С.А.Р. - [13]

.. Только через секунду–другую я сообразил, что это стандартное приветствие Согласия. Что–то вроде «Да здраствует свобода и справедливость». Так все участники САТТ-движения — то есть граждане КАЗ-САТТ, приветствуют друг друга. Я смешался, отвернулся и пошел в Зал Ожиданий. В неллебанском аэропорту не было спальных ярусов — Неллебан оставался довольно таки архаическим местом Изученного мира. Пришлось примоститься на узкой деревянной скамье — таких тут было больше сотни. Как–то неудобно ощущать спиной скуку, раздражение и болезненное любопытство ожидающих, и самому рассматривать чьи–то спины — напряженные, расслабленные, скучающие, спящие… Мне предстояло провести так два часа — выходить из здания вокзала я опасался, помня предостережения Дальнена. Шататься по вокзалу мне не хотелось — не понимаю тех людей, которые бродят с пустыми глазами, тычутся из угла в угол, что–то беспрестанно жуют, постоянно спрашивают встречных и поперечных, крутят головами, вертят в руках сувениры из дешевой пластмассы — не для того чтобы купить, а просто так. Кажется, это называется «убить время». Какой–нибудь лоймен из Суувара назвал бы это «осушением потока осознанности в самом себе». Время убить невозможно, а вот превратить себя во Вневременного — можно. Стать Лакуной Истории…

От этих мыслей меня отвлек шум. Странно сказать: тут итак было достаточно шумно, но как я сообразил, что это другой шум?.. Закричали люди, послышались приглушенные хлопки — словно кто–то бил по мешкам с песком. Сосед впереди — пожилой мужчина в синем расклешенном костюме явно дольмеретского покроя, опрокинулся назад, и по его невидящим глазам потекло что–то красное, липкое, пахнущее смертельной опасностью. Кровь. Мне стало жутко — настолько нереально было происходящее на вокзале. Я все видел отчетливо — будто это было не рядом со мной, а по головидению. Люди в оранжевых рубашках тыкали во все стороны черные блестящие предметы. От предметов отделялись голубоватые огоньки — и кто–то падал навзничь, кто–то хватался за живот, кто–то полз по мраморному полу, оставляя густеющий след, истошно крича. Я пригнулся, поскользнулся на липком, упал прямо на мертвого, взвыл от страха и отвращения, оттолкнул ватное тело и попытался забиться под скамью. Я ощущал себя диким животным, на которого началась охота. Существом, чье естество желало только одного: жить. «Факельщики» перестали стрелять, и повисла пугающая тишина, прерываемая изредка женскими всхлипами и рыданиями. Я плохо видел из–за скамьи, почему–то это меня раздражало: тот самый рослый парень вскочил — на скамью? на чемоданы? на лежащего человека? — и высоко задрав руку с импульсным автоматом, закричал на скверном онренском. На его лице блуждало подобие улыбки:

— …тишина и спокойствие! Кто будет двигаться или кричать — того пристрелим в первую очередь! Вы захвачены отрядом Содействия Всеобщему Согласию! Пока наши требования не будут выполнены контрреволюционным режимом Неллебана, вы останетесь нашими… Как это?.. Пленниками! Все приказы должны исполнятся немедленно — иначе вас убьют! Вы не представляете большой ценности для революции, но ваши жертвы послужат… э… Подспорьем! — в нашей справедливой борьбе! При попытке бежать или помешать нам, вы становитесь пособниками контрреволюции и потому приговариваетесь нашим революционным судом к высшей мере наказания — расстрелу на месте! Мы выдвигаем требование — освободить в двадцать четыре часа всех наших братьев по движению из тюрем так называемых центральных сообществ! По истечению этого времени каждый час мы будем расстреливать по десять человек — это поможет контрреволюционным режимам принять наше справедливое требование! Да здраствует Свобода и Справедливость! Да здраствует Всеобщее Согласие!

Кто–то из заложников закричал о том, что он должностное лицо и его обязаны выпустить немедленно. Вожак — а это, несомненно, был руководитель группы, отдал короткий приказ и через секунду–другую «должностное лицо» вскрикнул пронзительным женским голосом и прозвучал выстрел. В голове ничего не было — ни одной мысли. Я мог бы удивляться, поражаться, бояться — но я ничего не делал. Лежал за скамьей и растерянно смотрел, как парни и девушки в оранжевых блузах неторопливо обходят ряды, всматриваются, вроде как ищут кого–то — или просто рассматривают заложников? Я видел, как ко мне приближается девушка Великого Согласия — черные прямые волосы, упрямо сжатый рот и почему–то веселые глаза, излучающие… Что? Агрессию? Интерес? Насмешку?.. Сексуальность, возбуждение — это было странно. Мягко сказано «странно» — противоестественно здесь и сейчас, среди страха и крови, но, кажется, все происходящее ее возбуждало. Лет двадцать — не больше. Стройное тело, даже через мешковатую блузу, которую не назовешь «мужской» или «женской», заметны были острые соски — граждане КАЗ-САТТ не носили нижнего белья, считая его проявлением ханжества и лицемерия. Она улыбнулась мне, если бы она увидела старого знакомого — мягкой, ободряющей, теплой улыбкой и направила дуло своего автомата. Прямо мне в лицо. Я не знаю, что она собиралась делать — глупо улыбался ей в ответ, прекрасно понимая — ее улыбка не для моих глаз. В то же мгновение что–то толкнуло ее в спину, миндалевидные глаза обиженно округлились и она села на скамью. Изо рта заструилась кровь. Девушка шумно вздохнула, рыгнула красным — ее пальцы судорожно сжали автомат и она отстрелила себе ступню правой ноги. Кровь залила меня с ног до головы — горячая соленая кровь. Я вскочил и только тогда понял, что происходит. Откуда–то сверху падали люди в униформе бежевого цвета, в смешных остроконечных колпаках и матовых масках. Они разбегались во все стороны — а «факельщики» взмахивали руками, падали, дергались на мокром полу. Толи я оглох, толи это из–за нервного перенапряжения — ничего не слышал. Через минуту все было кончено. Наверное, из террористов никто не выжил. Люди в униформе начали стягивать мертвые тела в одну кучу — как если бы это были не убитые, а какие–то чемоданы, баулы…