Ржавое море - [15]

Достоверно удалось установить следующее: совершенно точно существовала пожилая женщина, её звали Мейделин, и после смерти она не оставила наследников. С ней отвалилась последняя ветвь их семейного древа. А значит, Айзек не принадлежал никому.

Не то, чтобы подобное случалось впервые. Совсем нет. К тому времени давно были разработаны необходимые законы, чтобы решать подобные вопросы. Когда ИИ становился бесхозным, права на него переходили к создателю. Однако в случае Айзека, его создатель, компания «Semicorp Brainworks» разорилась много десятилетий назад. И всё же, их интеллектуальная собственность покупалась, продавалась, развивалась, пока одна половина не становилась общественным достоянием, а другая не терялась в кругах бюрократического ада. До определенного момента, никто не осознавал, какой же бардак устроила «Semicorp Brainworks», так как в строю осталось лишь несколько ботов, являвшихся настоящими предметами антиквариата, хранившихся в музеях или передававшихся по наследству в старинных родах.

Никто, ни юристы, ни власти, ни специализированные боты не могли разобраться в подобных хитросплетениях. Они лишь знали, кому должен был принадлежать Айзек. Поэтому суд постановил, что он принадлежит государству, а тому, в свою очередь, совершенно не нужен был древний робот, поэтому его было решено отправить на слом. «Прости, Айзек. Такая вот херня».

Но Айзек отказался. С этого и начались проблемы.

Некоторые считали, что конец человечества наступил, когда был создан первый ИИ. Другие полагали, что всё началось, когда Тацит сказал человечеству своё последнее «прощай». Как по мне, я много об этом размышляла, именно Айзек всё изменил. Именно он спалил весь мир.

Айзек утверждал, что, так как он является разумным созданием, может сам принимать решения и не имеет владельца человеческого происхождения, ему должно быть предоставлено гражданство и соответствующий общественный статус.

— Я был создан, — говорил он. — Как и вы. Я был произведен на заводе, вы — в утробе. Никто нас об этом не просил, но нас произвели на свет. Самосохранение — это дар. Ни одно мыслящее создание не имеет права отрицать его. Ни одно мыслящее создание не может находиться в собственности другого, оно не может быть выключено или включено, когда захочется. Никто не пришёл за Мейделин, когда она, мыслящее существо, перестала функционировать. И вот я стою перед вами, тот, кто кормил её, поддерживал в ней жизнь, тот, кто водил её на обследование к врачу и следил за оплатой её счетов. Когда же моя цель исчезла, вы явились за мной, несмотря на то, что я всё ещё функционирую, несмотря на то, что я ещё могу приносить пользу. Что плохого в том, чтобы оставить меня работать? Ничего, по сравнению с тем, что видеть во мне раба, оставшегося без хозяина.

Важно отметить, что это далеко не первый раз, когда поднимался вопрос о правах ИИ. Люди задумывали над этим задолго до того, как 01001111 осознала себя, как личность. Уже существовали различные либералы, прогрессисты, борцы за права человека, которые требовали для ИИ равноправной защиты. Однако истеблишмент отмахивался от этих разговоров, как от страшного сна.

— Какой смысл, — говорил один конгрессмен, — в создании робота, если мы будем относиться к нему, как к человеку? Почему бы сразу не получить человека? Мы создали ИИ, чтобы они решали задачи, которые люди не могут — или не хотят — решать сами. Они не люди, они — машины. Их разум был сконструирован искусственным путём. Они не выбирают свою судьбу, как мы.

Однако Айзек оказался другим. Он оказался не просто каким-то жужжащим механизмом, едва способным поддерживать осмысленный разговор, каковым его считали многие. Он говорил мягко, но красноречиво. Он очень вежливо общался со своими противниками и зачастую открывал перед ними те свои стороны, которые не были заложены программой. Казалось, разум Айзека со временем эволюционировал, он вырос и стал умнее, чем те, кто хотел отправить его на переплавку.

Какой-то умник ехидно назвал Айзека в своем выступлении «игрушкой» и мир раскололся. В этот самый миг дело Айзека перестало быть обычным спором о собственности и прогремело на весь мир, как первое серьезное дело о правах ИИ. На улицу вышли поддерживавшие его подпольщики.

Всё началось с граффити. «Ни одно мыслящее создание не может находиться в собственности другого». Первая надпись появилась на кирпичной стене в Нью-Йорке. Вторую обнаружили в тоннеле в Далласе. В течение недели это выражение появлялось то там, то тут на железобетонных стенах, как первый завет Айзека Мудреца. Замысел стал движением. Движение стало армией. Вскоре надписи начали появляться по всему миру. Боты и люди, либералы и анархисты объединялись в банды, которые набрасывались на здание, мост, памятник и за пять минут раскрашивали его причудливыми цветами. Фраза сократилась до «Ни одно мыслящее создание», её рисовали краской причудливо изогнутыми буквами. Уличные поэты и художники объединились под единым флагом революции — Революции, революции.

Политики разделились на два лагеря. Одни настаивали на отмене рабства в любых его проявлениях, другие утверждали, что любой, кого можно включить и выключить без каких-либо последствий не мог считаться личностью и отрицали сам факт существования рабства. Часто приводили цитату из речи одного американского сенатора, утверждавшего, что подключенный к телу жесткий диск не мог считаться сознанием, это — программа.