Ржавчина. Пыль дорог - [13]

– Долго еще?

– Терпение – это добродетель, – на миг отрывается от альбома Конрад.

Если оно оплачено – тем более. Я посмотрел вниз, на улицу. Целые потоки воды с шумом обрушивались с крыши, у старых водостоков бурлило, как в водоворотах.

Пару дней назад, когда я шатался по здешнему базару, на меня налетела женщина. Рыжеволосая, в черном шерстяном платье, бледно-голубые глаза за толстыми стеклами очков кажутся огромными. Из ее корзинки посыпались овощи и какие-то бумажные пакетики. Я наклонился, помогая ей собрать разлетевшиеся покупки.

– Спасибо, мальчик. Я такая неуклюжая.

– Не стоит благодарности.

Вдруг ее взгляд задержался на моем лице.

– Мальчик, подожди, – тонкие пальцы с несколькими серебряными кольцами ухватили меня за подбородок.

– Леди, я ничего у вас не крал, – слабо запротестовал я. Но она меня даже не услышала.

– Нет, ну какой типаж. Скулы, разрез глаз… Скажи, ты красишь волосы?

– Нет, – я никак не мог понять, куда она клонит.

– Прекрасно, прекрасно, – пробормотала женщина в очках. – Идем.

– Куда? – но она уже схватила меня за запястье и потащила. Я бы, конечно, мог вырваться, но не устраивать же драку с женщиной.

Мы свернули в сторону от базара, туда, где асфальт сменился старой булыжной мостовой. Это был район старинных особняков, сейчас обветшавших и сдаваемых внаем как многоквартирные дома.

Дом, к которому она меня привела, оказался выстроен прямоугольником вокруг дворика с несколькими чахлыми деревьями и пустым бассейном. Вниз со второго и третьего этажей вели металлические лестницы вроде эвакуационных, явно пристроенные позже.

Мы поднялись по одной из них. Женщина толкнула дверь с написанным краской номером двадцать девять. За дверью оказалась полутемная прихожая.

– Конрад! – крикнула моя спутница. – Я нашла модель.

…Конрад и Мередит не были мужем и женой. Они вообще парой не были, как, впрочем, и родственниками. Творчество объединяло их куда прочнее. Официально студией была та большая комната, на деле же наброски и готовые работы давно рассыпались по всей квартире.

Поначалу мне было даже как-то неловко брать у художников деньги. Улица быстро учит не отказываться от того, что само плывет в руки, но получать плату за то, что ничего не делаешь…

– Брось, – уговаривал меня Конрад, – ты тратишь свое время, в которое мог бы подработать. Так что это всего лишь компенсация, к тому же не очень большая.

Тогда я стал помогать Мередит по хозяйству. Нес покупки с рынка, чистил овощи на кухне – к слову сказать, получалось у меня куда лучше, чем у нее.

Жители особняка напоминали мне не соседей, а большую, очень шумную семью, часто ссорящуюся и столь же часто мирящуюся. Художники, как Мередит и Конрад, уличные музыканты и актеры, была даже парочка журналистов из городских газет. Теперь я понимаю, что роднило меня с этими людьми. У них была профессия, деньги, крыша над головой, но жили эти люди улицей. Стихийными ярмарками под открытым небом, уличными представлениями и выставками, городскими новостями. Улица была их подлинным домом, источником дохода, холстом, вдохновением и выставочным залом.

Я научился куче не самых нужных, но интересных вещей. Делать реквизит, смешивать краски, грунтовать холсты. Этим даже можно было немного подзаработать. Периодически Мередит сбивалась с ног, разыскивая меня по всему дому.

А еще мне давно не удавалось нормально почитать. Не урывками после работы или в ожидании автобуса.

Я, оказывается, успел забыть, каково это: сесть и прочитать книгу. Не следя за временем, не борясь со сном. Этим вовсю пользовался Конрад, когда работал над картиной. Шикарный способ удержать меня в одной позе несколько часов.

Странное ощущение: когда мы с ним вместе что-то делали, он рассказывал байки из своей жизни, расспрашивал меня, обсуждал со мной книги или свои работы. Но стоило ему занять место за мольбертом, как моя личность для Конрада исчезала. Я становился предметом, случайным образом, данным художнику для воплощения его замысла.

Праздновали в этом странном доме часто. Дни рождения, выставки, удачно поставленную пьесу, официальные праздники… Эти люди умели веселиться, но любили и работать. В тот раз отмечали помолвку. Накрывали большой стол во дворе, почти все жильцы что-то готовили, кто-то включил проигрыватель на полную мощность и выставил колонки в открытое окно.

– А бокалы-то мы еще в прошлый раз Аннабель одолжили, – вспомнила нарезающая фрукты Мередит. – Дэй, может, сходишь, а то я зашиваюсь с этой готовкой?

– Куда?

– Лестница, которая в палисаднике начинается. Второй этаж. Если никого не будет, возьмешь в кухне, на подоконнике. Красная такая коробка.

– Сейчас.

Я ссыпался по лестнице во двор. Вообще-то, существовало еще несколько лестниц и переходов внутри самого дома, но пользоваться ими никто не любил. Часть дверей была заколочена, чтобы хоть как-то разделить квартиры. Попетляв по коридорам, можно было выйти на старый и непонятно на чем держащийся каменный балкон, лепившийся к внешней стене здания. Особняк строил в конце позапрошлого века какой-то богатый псих, и на планировке это отразилось не лучшим образом. Палисадник явно разбили намного позже, отгородив угол внутреннего двора. Там в старых автомобильных покрышках росли неизвестные мне ярко-розовые цветы, а по стене змеился дикий виноград. На площадке второго этажа стоял ящик с такими же цветами, как и в палисаднике. Я постучал в облупившуюся дверь.