Ржавчина - [10]

— Нѣтъ, былъ братъ, да рано умеръ… Я была всегда одна съ няньками… У меня сохранилось единственное пріятное воспоминаніе изъ всего дѣтства — ласки отца. Господи! какъ мнѣ жаль, что онъ такъ рано умеръ… Я бы могла перенести на него весь тотъ запасъ любви, который таится во мнѣ.

— А сколько же вамъ было лѣтъ, когда умеръ отецъ? — спросила Вѣра.

— Еще и шести лѣтъ не было… Съ этихъ поръ началась чисто-сиротская жизнь… Мать постоянно съ гостями или выѣзжала сама… Когда бывали гости, меня не выпускали къ maman; я всегда была очень некрасива, а въ дѣтствѣ особенно: голова большая, сама маленькая, толстая… Наняли гувернантку, француженку. Я въ ней не видѣла, конечно, и тѣни расположенія во мнѣ, а должна была быть съ нею съ утра до ночи. Я вымещала на ней же это. Я возненавидѣла ее… Дѣлала ей всякія гадости, трубила на каждомъ шагу… Ушла — взяли другую. Опять та же исторія съ немногими варіаціями… Разрывъ съ каждой гувернанткой стоилъ мнѣ сидѣнья въ темной комнатѣ цѣлый день… Я все-таки продолжала свое дѣло. Мать я видѣла очень рѣдко: она приходила только наказывать меня. А между тѣмъ бывало я, измученная раздраженностью и подлостью француженки, запертая матерью въ темной комнатѣ, душой любила ее, — не ее, Александру Аркадьевну, а какое-то доброе существо, въ которому хотѣлось бы приласкаться, наплакаться вволю… Былъ ли это отецъ, или такъ какое-то отвлеченное существо — я и теперь не могу отдать себѣ отчета, только я и до сихъ поръ не забуду того впечатлѣнія, когда я, съ приливомъ такихъ самыхъ хорошихъ чувствъ, бросилась въ матери, отпиравшей уже вечеромъ мою комнату. «Мама, хорошая», — бывало брошусь я въ ней… Она обыкновенно уѣзжала куда-нибудь на вечеръ или въ оперу, потому что я не помню другаго отвѣта: Аnnette, вы сомнете меня, или: вы испортите мнѣ прическу… Всегда по-французски. Сколько разъ бывало мнѣ хотѣлось прибить ее тутъ же. И мнѣ сейчасъ же казалось такимъ нелѣпымъ, какъ могла я желать приласкаться къ такой дурной женщинѣ. Разъ что же было? Она не дала даже мнѣ обнять себя изъ-за того, что я сомну какіе-то рюши кругомъ шеи; мнѣ уже было девять лѣтъ. Мать сухо протягиваетъ мнѣ руку къ губамъ… Я не выдержала… И огорченіе, и злоба всплыли… Я плюнула на руку. Она вскипѣла страшно… Какъ она меня била, вы и представить себѣ не можете… Черезъ недѣлю уже меня отдали въ институтъ. Я смотрѣла на него какъ на ту темную комнату, въ которую меня сажали за наказаніе; но проходитъ недѣля, другая, мать не ѣдетъ, меня не берутъ… Я и стала придумывать всевозможные способы, чтобы заставить взять меня изъ института. Это было не особенно трудно. Нѣсколько грубостей классной дамѣ, постоянныя опаздыванья къ молитвѣ, неотвѣты уроковъ; меня и исключили… Дома опять розги… Тутъ я возненавидѣла мать. Когда она сказала, что отдастъ меня въ пансіонъ, я была страшно рада. Отдали. И я почти годъ была тамъ. Очень старательно училась, хотѣла быть всѣмъ пріятною… Maman разъ въ недѣлю пріѣзжала, возила мнѣ конфектъ, ласкала меня. Я какъ-то ожила вся. Ея маленькая ласка сейчасъ подкупала меня въ ней, я забывала все: розги и побои казались мнѣ тяжелымъ сномъ. А мать и рада была, что освободилась отъ меня… На лѣто она уѣхала за границу, а меня оставила въ пансіонѣ. Все лѣто я скучала страшно. И въ этой скукѣ опять создала себѣ образъ любящаго, ласковаго существа. Я считала дни, когда она вернется въ Петербургъ. Она вернулась, пріѣхала ко мнѣ, разсѣянная, занятая… Посидѣла десять минутъ, дала денегъ и уѣхала! Черезъ нѣсколько времени я написала ей, умоляла взять меня на нѣсколько дней. Отвѣта не получила… Я стала повторять тѣ же самые маневры, что и въ институтѣ. Француженка оказалась терпѣливѣе институтскаго начальства. Она что-то писала maman. Та ей отвѣтила (значительно прибавила плату, какъ я узнала послѣ) и меня, несмотря на всѣ мои предѣлки, оставили въ пансіонѣ. Когда я капризничала, начальница пансіона сама мнѣ давала денегъ. Я не знала, чѣмъ вывести ее изъ себя, — она терпѣла всѣ мой дерзости; учителямъ не велѣла ставить мнѣ отмѣтокъ за незнаніе уроковъ. Я купила три бутылки портвейну и напоила весь классъ. Сама я не столько пила, сколько притворилась пьяной. Это могло скомпрометировать весь пансіонъ. Меня должны были исключить…

— Какъ вы скитались! — невольно вырвалось у Вѣры.

— Это еще все были цвѣточки, — продолжала Анна.

Щеки у нея покраснѣли, глаза горѣли лихорадочнымъ блескомъ. Она какъ будто боялась, что Вѣра не дослушаетъ ее, и торопливо заговорила.

— Мать все-таки ни захотѣла держать меня дома. Въ Петербургѣ уже отдать было некуда, она свезла меня въ Парижъ, въ одинъ изъ здѣшнихъ монастырей. И тутъ я пробыла четыре года… Я вамъ скажу, если кто хочетъ изуродовать нравственно дѣвочку, такъ вези ее сюда въ монастырь. Что это за ужасное учрежденіе! Что тамъ читается, что говорится между воспитанницами! Я теперь замужняя женщина, а краснѣю, какъ вспомню, что мы тамъ читали вслухъ между собою. Тамъ между нами была одна дѣвочка, француженка, тринадцати лѣтъ… Нѣтъ, я не буду разсказывать этого. Однимъ словомъ, тамъ творились ужасныя вещи. Я была богаче другихъ, у меня была отдѣльная комната. Училась я плохо… Все свободное время читала, конечно, исключительно романы, да все старинные, французскіе, гдѣ побольще любви и всякихъ страховъ. Моя голова была такъ набита героями, что только надо было, чтобъ явился «онъ» и я бы полюбила. На пятнадцатомъ году я окончила курсъ и за мной пріѣхала мать, чтобы везти въ Россію. Тутъ же на парижскомъ дебаркадерѣ мы встрѣтили Никса. Онъ оказался знакомымъ съ maman по Петербургу и взялся быть нашимъ кавалеромъ въ дорогѣ. Со мной онъ былъ очень любезенъ. Каждое его слово, каждый взглядъ, каждую учтивость свѣтскаго человѣка — я принимала за чистую монету. До тѣхъ поръ ни одинъ мущина не обращалъ на меня ни малѣйшаго вниманія. Насъ возили гулять изъ монастыря, но на меня даже и не глядѣлъ никто, — я всегда была слишкомъ некрасива для этого. А теперь вдругъ такой умный, молодой человѣкъ говоритъ мнѣ любезности, заботится, чтобы мнѣ было ловко сидѣть, лежать, закрываетъ мнѣ ноги, укутываетъ горло… Искра попала въ порохъ. Подъѣзжая къ Петербургу, мы сидѣли съ нимъ рядомъ. Maman заснула. Онъ что-то сказалъ мнѣ и близко заглянулъ въ глаза. Я не помню, что я думала въ ту минуту, — я обвила его шею руками и поцѣловала его крѣпко, крѣпко… Онъ продолжалъ поцѣлуи… Мы пріѣхали въ Петербургъ женихомъ и невѣстою… Я не знала про него ничего, я только видѣла, что онъ очень хорошій, красивый, славный. Были ли у него какія-нибудь соображенія помимо чувства, мнѣ и въ голову не приходило. Разумѣется, мать воспротивилась. Я объявила ей, что люблю Никса и во что бы то ни стало буду его женой. И дѣйствительно, я страстно любила его. Когда онъ пріѣзжалъ къ намъ, у меня духъ захватывало, я не знала что сказать, какъ встрѣтить его. Maman умолила хоть на годъ отложить свадьбу. Мы отложили. Сколько я пережила въ этотъ годъ!… И подумать, что мнѣ еще не было тогда и шестнадцати лѣтъ… Видите, у maman есть пріятельница, — продолжала Анна, возбуждаясь все больше и больше. — Онѣ вдвоемъ рѣшили, что я выйду замужъ за ея сына, то-есть за сына этой пріятельницы, madame Скрипицыной… И еслибъ я вамъ разсказала, какія онѣ вещи дѣлали, чтобъ это случилось… Maman хотѣлось, чтобъ я вышла за Скрипицына потому, что онъ былъ хоть и молодой, но скряга страшный… Онъ бы не промоталъ моего состоянія… Вотъ вѣдь вы не повѣрите, подумаете я выдумала… Разъ у насъ обѣдали Скрипицыны — мать и сынъ… По какому-то случаю много пили… Мнѣ предлагали шампанскаго каждую минуту. А я съ дѣтства могла пить много и люблю шампанское… Ужь теперь и не помню, какъ мы очутились вдвоемъ послѣ обѣда. Онъ сталъ приставать ко мнѣ съ ласками. Я считала себя уже взрослой и притомъ невѣстой другаго… Я прямо ему и сказала это. Онъ обратилъ все въ шутку и снова лѣзъ цѣловаться. Я встала, хотѣла уйдти, онъ побѣжалъ за мной, поймалъ, уронилъ въ кресло и сталъ цѣловать глаза, щеки, въ открытый ротъ. Я кричала, я изнемогала въ безсильной злобѣ… Какъ только я могла высвободить руки, я вцѣпилась ему въ волосы… И онъ долженъ былъ оставить меня… Я бѣгомъ пустилась къ maman. Она была у себя въ спальнѣ съ m-me Скрипнцыной, случайно или нѣтъ — Богъ знаетъ… Я все разсказала. Онѣ обѣ начали смѣяться, обратили все въ какую-то дѣтскую драку… А m-me Скрипицына тутъ же прибавила: «Ну, вотъ, поженитесь, сосчитаетесь!…» Мнѣ такъ стало страшно… Мнѣ показалось, что онѣ всѣми неправдами выдадутъ меня за толстаго Скрипицына, а не за Никса. Я всю ночь не спала, а на другой день, какъ только мать уѣхала, я къ Никсу… Мы съ нимъ все и рѣшили, черезъ мѣсяцъ повѣнчались да и уѣхали… Сколько было любви, сколько ласки!… Такого времени ужь и не пережить… Только очень мало — одинъ мигъ!…