Ржаной хлеб с медом - [37]

И вот теперь после долгих страшных военных лет Тина стояла на дороге. Солдат обнял Наманиху — как свое детство, юность, свою родину. Только потом спохватился, что не жена она ему и не мать. Тина пыталась освободиться из его объятий. Аншлав разжал руки. Мгновение спустя он уже привычным движением поправлял ремень. Фронтовик опомнился, смог разговаривать, задавать вопросы. Может, надо было это делать поделикатнее, начать издалека и не в лоб. Но Аншлав не предполагал, каким будет ответ, спросил без всякой задней мысли:

— А где Конрад?

Тина смахнула слезу:

— Нет больше Конрада.

Чуть позже фронтовик узнает, что Наманис служил в немецкой армии. А пройдет три дня, и Тина покажет письмо, которое через дальнего родственника прислал из Вентспилса сосед.

«Ты, наверное, уже получила печальное известие. Мы стояли рядом, когда русская пуля сразила твоего мужа. Я снял серебряное кольцо и перед тем, как отправиться за море, попрошу доставить его тебе вместе с этим письмом».

Что испытывал Аншлав, узнав о смерти Конрада? Ему очень хотелось облегчить страдания женщины, о которой он думал в самые тяжкие минуты.

— Сочувствую, — сказал он, не покривив душой.

Узнай Аншлав, что погиб враг, может, его ответ прозвучал бы иначе.

Может быть.

Аншлав никогда не собирался отбивать у Конрада жену, не мечтал о тайных свиданиях. Он просто любил Тину с прежней юношеской страстью. Мало ли людей проводят жизнь в честном браке, мечтая втайне о чужой жене или чужом муже. А Аншлав даже не был женат.

Тина вытерла слезы и протянула руку:

— Тебе пора, мать совсем заждалась за эти годы.

Аншлаву было жалко женщину с заплаканными глазами. Он хотел ей помочь, поэтому сказал:

— Ладно, я зайду к тебе.

Тина испугалась, но не возразила.

Уходя, оглянулась. Просто, по-деловому предупредила:

— Только не сегодня.

Аншлав пришел к Тине на следующий день после вечерней дойки. Тина жила в Наманисах вместе с матерью. В господской половине дома. Батрацкую половину занимали работники Наманисов — муж и жена Билерты. В сороковом году они получили землю и стали «новыми трудовыми крестьянами», а на самом деле остались такими же батраками, как раньше. Преданными Наманисам настолько, что готовы были ради хозяев трудиться до кровавого пота.

Мать Тины и Билерты вставали рано, спать ложились сразу после вечерней дойки. Тина любила по утрам поваляться, зато подольше растягивала вечера. В эти часы после дойки, когда в доме все спали, никто Тину с Аншлавом не беспокоил. Тридцать четыре вечера Аншлав терял голову, забывался, хмелел. Только тридцать четыре вечера. Оставаться на ночь Тина не позволяла.

— Мы еще не женаты.

— Пойдем завтра зарегистрируемся!

— Нет, нет, еще слишком рано.

— Если мы любим друг друга, зачем ждать?

— Я не имею права забыть Конрада так скоро.

На это Аншлаву нечего было возразить. Он нежно гладил Тину. Какое-то мгновение они тихо стояли, погруженные каждый в свои мысли. Потом снова бросались в объятия друг другу, упиваясь близостью до самозабвения, не думая, не помня ни о чем.

А потом Аншлав уходил. Надвигалась ночь, она еще не принадлежала им. Фронтовик, привыкший преодолевать все преграды, не мог оторваться от любимой. Она силком подталкивала его к дверям.

— Я обещала матери: как бы тяжело ни пришлось, замуж выйду лишь через год. Осталось-то неполных полгода. Потерпи, придешь полноправным хозяином.

Хозяином быть Аншлав не хотел. Он звал Тину в свою будку. Вместе с матерью. Уговаривал, чтобы бросила хозяйство и стены, где все напоминало о Конраде.

Тина не соглашалась.

Тогда Аншлав сгоряча воскликнул:

— Начнем все сначала! Попросим землю, построим дом, не твой, не мой, а общий.

— Может быть. Через полгода, когда поженимся.

Внезапно родившаяся мысль о доме, который не будет напоминать о прошлом, воодушевила Аншлава. Теперь он мог уйти, мог оторваться от Тины. Он готов был запеть. Правда, нельзя было петь в голос. Но песня пелась внутри. Он подошел с ней к колодцу, поднял воротом ведро и долго с наслаждением пил прохладную воду. Потом закрыл крышку колодца и пошел домой. Через лето, через Земляничную гору, через лес. Глубоко убежденный, что ничего не может случиться. Шел под щитом своей любви, и она заслоняла его, как заросли орешника — деревенский дом.

По вечерам Аншлав мечтал о новом доме и увлек своими мечтами и Тину.

— Пойдем посадим дерево во дворе нашего будущего дома.

— Разве не поздно уже сажать?

— Я приглядел дубок.

— Дубы прихотливые деревья.

— Наш не заметит перемены.

— Как это?

— Мы своего перенесем ночью, когда люди, жуки, деревья спят.

— Корни не обманешь.

— Не почувствуют. Заберем вместе с корнями и землю, к которой корни привыкли.

— Как мы унесем такую тяжесть?

— Увезем на телеге.

И впрямь в следующую ночь Тина с Аншлавом впрягли в телегу Наманисова Гнедого и поехали к реке сажать свой дубок.

Аншлав шептал:

— Сейчас нельзя громко разговаривать, а то дитя дуба проснется.

Молча, ласковыми руками вдова и фронтовик посадили деревце. Гнедой, сознавая значительность минуты, не тянулся зубами за пучками травы, а стоял смирно.

Свежую землю Аншлав накрыл дерном, чтобы не бросалась в глаза. Люди действительно не заметили, что на берегу реки появилось новое дерево. Только местный мудрец Билзаунес Гудрайс — человек неопределенного возраста, независимо бродивший по округе при всех властях и зарабатывавший на пропитание случайными услугами, удивился: