Ржаной хлеб с медом - [129]

Весной обитатели Залива могли не читать газет и не слушать сообщений метеорологов. О том, что земля оттаяла насквозь, свидетельствовало оживление на задах малкалнской клети. Лине и Трине копали яму. Когда глубина ее достигала двух третьей длины лопаты, начиналась самая трудная часть предприятия — перетягивание нужника на новое место. Дощатая будка с окошком в виде сердечка была приколочена к двум продолговатым поленьям, которые издали напоминали обрубленные полозья детских салазок. В торце каждого полена ржавел крюк. Сестры вдевали в крюки постромки, и битва начиналась. Пререкаясь и подбадривая друг друга, они вершок за вершком волокли домик вперед.

И так каждую весну. Будка оставалась все та же, но процесс передвижения с каждым годом растягивался. Видно, иссякали «движущие» силы. Упорства, тем не менее, не убывало. Отслужившую год, полунаполненную яму засыпали, свежую землю прикрывали куском доски, а сверху, точно гнет на бочку, накатывали камень.

— Чтобы куры не разрыли.

Камни, свидетельства весенних переселений, торчали через каждые полтора метра по всей стене клети.

Трине пользовалась будкой прилежно. Лине — от случая к случаю. Едва салат на грядке выгонял лист, годный в пищу, Лине по малой нужде в будку больше не ходила. В свой утренний поход она направлялась к фундаменту старого дома. В течение всего остального дня места выбирались тоже не случайно, а в строго продуманном порядке. Вечернее облегчение выпадало как раз на тот момент, когда Лине, перейдя речку, добиралась до тропки, которая вилась вдоль Рейнисова картофельного поля. Старуха останавливалась, опиралась на длинную палку, с которой в последние годы не расставалась, и обводила оценивающим взглядом приусадебный сад соседа. Так, по крайней мере, могло показаться незнакомцу. Но в Заливе все знали, что Лине, справляя нужду, не приседает. Насчет этого у нее были особые соображения:

— Когда так проветриваешься целое лето, не пристают болезни.

Лине с самой ранней весны до поздней осени прикрывала все, что требуется, лишь длинной юбкой. Никому до этого не было бы дела, каждый поступает, как ему нравится. Но Рейниса Раюма не устраивало другое. Трава рядом с тропинкой начинала рыжеть, а позже, на месте зелени появлялись бурые проплешины. Пятна разрастались, так как босой старушке приятней было останавливаться на травке, нежели на чахлом выжеге. Раюм стал по вечерам в определенные часы прогуливаться по тропинке в сторону реки. Лине ничего не оставалось, как опираться на палку за ольховым кустом на противоположном берегу. Если Рейнис навстречу не попадался, все происходило по-старому. И так каждое лето.

Зимой хождения по соседям предпринимались реже. Вырваться из тепла, когда отовсюду дует, стоит мороз, нелегко. В такую пору куда лучше сидеть у плиты и в очередной раз перечитывать календари. Но едва наступала весна, как Лине спешила наверстать упущенное. За полдня она успевала прислонить палку, по меньшей мере, к трем разным дверным косякам. Разговор начинался с традиционного вопроса:

— Ну, что слышно?

Как-то раз Раюм только что вернулся из центра, где осмотрел новый животноводческий комплекс.

— Со временем, рассказывают, там поставят восемьсот дойных коров.

Лине не произнесла ни слова.

Рейнис продолжал расписывать впечатления.

— Доярка стоит в цементной канавке, дергает ручки, нажимает на кнопки. Покамест коровы в железных стойлах уминают концентрированные корма, аппарат качает молоко. Точь-в-точь как Огуречный мужик воду из Нельтюпите.

Лине сидела, подперев голову рукой. Раюм, видно, хотел еще что-то изобразить, но не нашел слов, чтобы передать размах увиденного.

— Да, чудеса там творят. И чего только человек не выдумает!

На лице гостьи не шевельнулся ни один мускул. Такие вещи Лине не интересовали. То был мир, который ее не касался. Нагони хоть тысячу коров в одно место, какой прок от этого сестрам Кауке?

Раюм жаждал обсудить новости, обменяться мнениями. Но Лине что ни скажи — все как об стенку горох. Тогда уж лучше рассказать Вайдаву. Пес хотя бы глядит в глаза и ловит каждое слово.

В заключение Раюм сказал:

— Прицисов Гунар там всем заправляет. Все эти трубы, все моторы — его хозяйство.

Лине проснулась:

— Чай, много ему платят?

— Лопатой, говорят, загребает.

— Эва! Опять Прицисам голову ломать, куда девать деньги.

Гостья встала, потянулась за посохом. Ничего дельного из Раюма она не выжала. Разве что про Гунаровы деньги.

В следующем доме она подсмотрела, что Дарта и Амалия глядят друг на дружку волком. Знать, снова поцапались. Надобно было выведать подробности. Прошлась с Дартой до погреба.

— Чего она скосоротилась, будто дерьмо надкусила?

— Попробуй договорись с безмозглой старухой. Совсем из ума выжила!

У грядки с редиской Лине подошла к Амалии и, словно собралась помогать, выдернула сорнячок.

— Да, у чужих мыкаться не то что среди своих жить.

Слова ее попали в самую точку. Амалия прижала уголок косынки к левому глазу, из которого могла выкатиться слеза в любой миг.

— И так стараешься, и сяк — все ей плохо. Ходит злая, как аспид.

— Ну, я пошла.

До обеда надо было успеть забежать к Дзидре.