Ржаной хлеб с медом - [126]

Ужин близился к концу. На дороге послышалось скрежетанье. Председатель силился не обращать внимания. Раздался грохот, звон стекла, ветхое здание задрожало. Когда семейство опомнилось от испуга, никто толком не мог понять, что произошло. В комнату въехало нечто похожее на пушку. Айвар Берзинь выскочил на улицу. На цоколь дома носом вскарабкалась машина. Ни в одном парке сельскохозяйственной техники председатель не видел ничего подобного. Больше всего его смущала ядовито-желтая надпись на боках агрегата — «Колхоз «Варпа».

В памяти уже сгладились те послевоенные годы, когда действовали бандиты. Эта была, пожалуй, самая крупная сенсация в Озолгале за все времена. Эхо от нее прошло по всему району. Те, кому положено расследовать подобные случаи, быстро добрались до «Амуров».

Пильпук не отпирался. Показал в сарае место, где прятал под прошлогодним сеном немецкую танкетку: жалко, мол, было отдавать такой хороший подвижной состав на переплавку. Позже, правда, испугался и на знаки отличия намалевал название колхоза. Случись что не так, сразу видно: не притязает он на столь крупную личную собственность. Почему напал на дом председателя? А за картошку. Око за око, тем же путем. Хотел попугать. Пусть проверят, коли хотят, дуло-то пустое.

Подальше от «Варпы» происшествие обрастало жуткими деталями. Один сумасшедший старик в танке напал на контору, палил из пушки и разнес все вдребезги.

Юристам снова и снова пришлось штудировать статьи уголовного кодекса о незаконном приобретении, изготовлении, хранении и применении оружия и взрывчатых веществ. Применить такую же меру наказания за хранение танкетки, как к браконьеру за незаконное владение охотничьим ружьем, — смешно. Можно было, конечно, наказать лишением свободы до трех лет. Или исправительным трудом до одного года, или денежным штрафом до ста рублей.

На следствии Жанис неизменно начинал танцевать от печки, то бишь от картошки. И спрашивал, можно ли наказывать нарушителей устава незаконными методами. Председателю было не очень приятно выслушивать упреки. Так или иначе Пильпука в тюрьму не посадили. Рассказывали, что судили его за мелкое хулиганство, и пришлось еще ему заплатить за ремонт дома. Сам он об этом не распространялся.

У танкетки демонтировали огнестрельную часть и отдали диковинную машину в распоряжение колхоза.

* * *

Сузилось пространство.

Сарай кажется мал. Ночь — огромна. Тишина черна. В такие ночи хорошо любить или перемывать кому-нибудь косточки, как это делают сейчас Лине и Трине.

Отшельник с Пильпуком помирились. Все же не классовые враги, а добрые соседи.

Огуречный мужик подытоживает распрю шуткой:

— С бородой то же самое, что с белым клевером. Чем больше скот топчет, тем лучше растет.

Лине и Трине до бороды еще не добрались.

Обе бубнят про Ольгу:

— Сама виновата, что ни одного мужика не могла удержать.

— Кормила бы их чесноком. В календаре, ишь, пишут, что в Древнем Риме солдатам давали чеснок для храбрости.

— Эва!

— Петуху и то дают, когда ленится кур топтать.

— Против глистов тоже.

— Э, кулема.

СПРАВКА О ЛИНЕ И ТРИНЕ

Лине была на два года старше сестры. Она никогда не напоминала о старшинстве прямо. Но всегда старалась сохранить за собой последнее слово. Трине в свой черед мудрость старшей сестры в грош не ставила и каждый раз давала ей отпор. Даже когда та была явно права. Если иссякали аргументы, Трине прекращала прения одним-единственным сокрушительным словом:

— Кулема!

На что Лине не оставалось ничего другого, как снисходительно посочувствовать:

— Эва! Разве дойдет до тебя путное слово!

Долгих диалогов они не вели. За жизнь все было переговорено. Каждая ходила со своей думой, своей правдой. Порой полдня протекало в безмолвии. Если Трине, замечтавшись, забывала про плиту и молочная размазня перебегала через край, тут же следом летело:

— Эва!

Ответ содержал не столько отпор Лине, сколько досаду за происшествие:

— Кулема!

Они носили общую фамилию — Кауке. Не исключено, что кое-кто из соседей успел ее забыть. Долгие годы все обращались к ним по именам. Что в Заливе, что в конторе.

Лине и Трине никто не завидовал даже в ту пору, когда они еще были довольно богатыми хуторянками. Отец оставил им в наследство крупное хозяйство и дом. Каждой досталось по половине. На фоне окрестных мелких землевладельцев такие полдома можно было счесть за дворец. Завещание отец оставил, но выдать дочерей замуж не успел. Полдома, известно, было соблазном, кабы не внешность сестер. Обе были долговязые, широкие в кости, с мужеподобными лицами, медвежьей походкой. Таким в самый раз бревна таскать, а не о любви помышлять.

Когда в Заливе начали копать большую канаву, чтобы отвести лишнюю влагу с полей в Нельтюпите, соседи всем миром наняли батраков. Это были прожаренные на солнце парни с крепкими мышцами, падкие до девок. Землекопы поселились в доме сестер. Среди них было два брата из дальней волости, сыновья малоимущего крестьянина. Ходили из волости в волость. А тут решили осесть. Оба закрыли глаза на страхолюдство и бросились в объятия сестер. Лудис взял Лине, Рудис — Трине. Точно в песенке: «Бери, братец, первую, дай мне вторую…» Сестры догадывались, что богатые женихи к ним на коне не прискачут, стало быть, сойдут и голодранцы.