Рыжая племянница лекаря. Книга 2-я - [23]

-Я не надену это, - угрюмо заявила я.

-Заверяю тебя чистосердечно, мне не жаль поделиться рубахой, - ответил на это Хорвек. - Но с чего ты взяла, что тебе полезнее оставаться босой и голоногой? Ночи уже холодны, а городские улицы чертовски грязны, не говоря уж о проселочных дорогах.

-Я не собираюсь сбегать из Таммельна, - еще мрачнее произнесла я, втягивая голову в плечи. – Ты можешь отправляться куда глаза глядят, но для меня это никак не годится.

-Дело твое, - легко согласился он. – То, что я принес тебе эту одежду вовсе не значит, что ты должна меня слушаться…

-Верно, - проворчала я, нерешительно протягивая руку к рубахе.

-…Ты должна меня слушаться, потому что глупа и бестолкова, - невозмутимо продолжил Хорвек. – И если решишь воевать с ведьмой своим умом, то тут же окажешься на том свете. Вполне возможно, перед тем еще успеешь пожалеть, что тебя попросту не повесили сегодня за компанию вместе с твоим невезучим семейством.

-Уж кто бы говорил, - пробормотала я, но рубашку все-таки взяла. – Твоего ума в свое время тоже оказалось недостаточно для того, чтобы не оказаться в тюрьме!

-Я извлек урок из своих ошибок, - бывший демон показывал себя существом бесконечно терпеливым. – А вот ты происходишь из породы мелких людишек, ошибки которых их тут же приканчивают, так что пользы из этого никак не выйдет.

Как я не морщила нос, одеваясь, новый наряд оказался вполне удобным, и не так уж изуродовал меня, как я того опасалась. Ноги в узких штанах казались кривоватыми, а рубаха слишком болталась, но теперь бы на меня никто не плеснул помоями без веской на то причины.

К тому времени начало вечереть, и служанка, постучавшись, спросила, подать ли нам ужин в комнату, или же мы спустимся в общую комнату.

-Чем нелюдимее мы будем себя вести – тем с большим подозрением к нам отнесутся, - рассудительно заметил Хорвек, и мы отправились ужинать в большой зал, уже наполнившийся разнообразнейшими гостями – путешественниками, монахами, мастеровым людом и прочими мелкими господами не из худших. Нам подали прекрасную похлебку, свежий хлеб, жареную курицу и бутылку вина – я громко сглотнула, увидав всю эту роскошь разом. Такого славного ужина у меня не случалось уже много дней.

Хорвек едва притронулся к еде, и я поняла, что он вынужден соблюдать жесткую умеренность. Мне подумалось, что бедняге демону выпала тяжкая доля: что в своем изначальном обличии ему доводилось соблюдать обет не из легких, что в человеческом он был лишен даже самых безыскусных плотских радостей.

Между тем, посетители гостеприимного заведения веселели с каждой минутой – огонь в большом очаге пылал, вино к столу подавали доброе, а пиво наливали без остановки. Раздался перезвон струн, и приятный голос начал выводить старую балладу о раскаявшемся разбойнике: лихого злодея изловили и привязали к позорному столбу, пообещав под утро повесить при всем честном народе. Но тут откуда ни возьмись появилась бродячая собака, и, ласково беседуя с ней, пленник уговорил неразумное животное, не ведающее о законах человеческих, перегрызть веревку. После счастливого избавления он, разумеется,встал на честный путь, обратился к богам и до самой смерти мирно странствовал в сопровождении верного пса, деля с ним последний кусок хлеба. «Пусть ты, мой друг, и бессловесен, - распевал бард, - но сострадателен и честен. Добром я отныне плачу за спасение, прими же, приятель, мое угощение!»

Эта бесхитростная песенка часто слышалась при трактирах и кабаках – растроганные слушатели нередко делились с певцами своим ужином, если припев об угощении повторялся несколько раз с должным чувством. Но на лице Хорвека, задумчиво прислушивающегося к веселой мелодии, поступило выражение, заставившее меня поперхнуться.

«Всеблагие боги! – потрясенно подумала я, отложив ложку в сторону. – Да этот негодяй поди считает меня эдакой скудоумной псиной! Вот и кормит меня, точь-в-точь тот разбойник из песни. Решил, что я теперь стала его домашней скотиной, за которой нужен уход! Оттого и носится со мной, точно с тухлым яйцом…».

-Эй ты! – я щелкнула пальцами перед носом Хорвека, погруженного в глубочайшую задумчивость. – Слышишь меня?! Не вздумай! Не вздумай, тебе говорю! Ишь ты – вообразил себя раскаявшимся злодеем, а меня скотиной бессловесной, неразумной? Я, быть может, поразумнее тебя буду! И уж точно ума у меня поболе, чем у какой-то шавки! Эта песня не про нас, понял?

-Разумеется, не про нас, - вздохнул Хорвек. – Что у разбойника, что у его дворняги хватило смекалки для того, чтобы тут же сбежать куда глаза глядят. Мы куда глупее них, не стоит даже равняться.

Насмешка разозлила меня, но хлесткий ответ не шел на ум, и я вновь принялась хлебать суп, сжав ложку так, словно была готова стукнуть ею Хорвека по лбу, стоит мне услышать от него еще одну издевку.

Внезапный приступ дурноты заставил меня остановиться, я закашлялась, вначале подумав, что подавилась. Но воздуха не хватало все больше, словно на шею мне накинули удавку, и я захрипела, схватившись за шею. Хорвеку хватило одного взгляда, чтобы подняться со своего места, и очутиться возле меня – но я поняла, что спокойствие нарочитое.