Рыжая обезьяна - [6]

Обыкновенные фашисты, которые почему-то воевали на стороне антигитлеровской коалиции... Рядом с коммунистами.

Черт побери! Опять он думает о политике! Но разве не политика грозит уничтожить результат эксперимента? Неужели они потребуют от него ликвидации Сапиенса!

Доктор Арт инстинктивно отшатнулся — Сапиенс шел прямо на него. Лицо приблизилось вплотную и исчезло. Сапиенс вышел из кадра.

***

Он вышел из палаты и зашагал по ковру длинного коридора. Мед­ленно, осторожно, словно под ним в любую минуту мог провалиться пол. Раньше, когда он был другим, он не ходил так осторожно и медлен­но. Он был коротконожка, почти карлик, толстенький, но резвый нл ногу — за ним не поспевали. Даже на торжественных церемониях, на­пример, обходя фронт почетного караула, он отрывался от всех, катился метров на пять впереди, что выглядело несколько комично. И на три­буну он не всходил, а взбегал, ловко, с ходу, вспрыгивал на скамеечку, которую предусмотрительно ставили для него за трибуной. Теперь он возвышался бы над ней на целых полметра.

Он шел, как робот, механически подымал и сгибал ногу и, прежде чем опустить ее, несколько секунд держал на весу. Так же механически, как поршни локомотива, когда он только трогается с места, медленно двигались руки. Сапиенс воспринимал свое тело отдельно от сознания. Он управлял им не рефлекторно, а как бы со стороны. Тело существо­вало само по себе, а он сам по себе. Сознание не мирилось с новой телесной оболочкой, не принимало ее.

Доктор Арт не все ему сказал. Он не сказал ему, что личность в пол­ном понимании слова определяется единством духовного и физического. Строение тела, его физические особенности не могут не оказывать влияния на характер личности. Если человек хил, или если он горбат, пли слишком толст, красив или уродлив, лыс или наделен густой шеве­люрой — все это накладывает отпечаток на его личность, создает все­возможные комплексы. В этом смысле личность Сапиенса была разо­рвана, неизменным осталось только его мировоззрение, система его взглядов на природу вещей- И в этом смысле он остался прежним Сапиенсом. Потому что мировоззрение формирует не природные особен­ности тела, оно — результат определенного общественного воспитания. Горбун может быть и фашистом и гуманистом — в зависимости от того, как и кто его воспитывал, к какому общественному слою он принадлежал. Говорят,.в здоровом теле здоровый дух, но это не всегда такт в здоровом, сильном и молодом теле Миро Пастуха жил карлик. Сапиенс.

Он двигался медленно, как робот, но мысли его текли быстро. Быст­ро и стройно. Уже третью неделю не было в них сумятицы, хаос» и ужаса, близкого к безумию, той панической пляски отдельных, не связанных между собой слов, которая была в голове целый месяц пос­ле того, как он узнал, что с ним сделали. Впервые увидев себя (себя?) в зеркале, он на какое-то время сошел с ума, заревел, как зверь, рух­нул на пол и стал рвать на себе пижаму. Кажется, он бросался с клочь­ями пижамы к зеркалу и пытался стереть с него изображение этой рыжей обезьяны, в которую его превратили. Но вот уже третью неделю он спо­коен. Рыжацкий заговор — вот в чем делоі Дьявольский рыжацкий заговор. Они посадили его в клетку. Втиснули его мозг в череп рыжака. Натянули на него рыжацкую шкуру. Они думают, что в этой шкуре он станет думать иначе. Они хотят доказать ему, что ничем не отличаются от него. Побудь в нашей шкуре, говорят они, ты убедишься, что рыжак так же чувствует холод и жару, так же испытывает голод и усталость, отправляет естественные надобности, спит, видит небо голубым, а землю черной, как все остальные. Как будто даже свиньи не чувствуют и не видят того же! Не выйдет! Все это он читал в статейках этого Миро Пастуха, это его примитивная логика. Смешно! Он не идиот, чтобы не понимать, что рыжаки люди, дело не в шкуре. Рыжацкий дух, рыжацкая психология, рыжацкая философия, которая, как серная кислота, разъе­дает монолит государства и общества — вот что ему ненавистноГ И с этого его не собьешь ничем. И теперь он спокоен. Спокоен с то» минуты, когда понял, что все это превращение — дело рук рыжаков. Просто, как пареная репа.

Он пошел быстрее и очутился в холле. Холл был громадный, как. актовый зал, мраморные полы в шахматную клетку — белый цвет и шо­коладный. На стене справа, почти от потолка до пола,— черная драпи­ровка. Она скрывает вмонтированное в стену зеркало. Зеркало, в ко­тором он впервые увидел себя во весь свой новый рост...

Он миновал холл, вошел в коридор противоположного крыла здания. Здесь, в этом крыле, его кабинет, комната, где сложили его архив,, и туалет. Спит он в том крыле, в палате, потому, что должен ходить,, как можно больше ходить, а он в основном лежит или сидит неподвиж­но. Поэтому іоктор Арт заставляет его спать в палате — хочешь не хо­чешь, а дважды в сутки приходится шагать из крыла в крыло. Четыре­ста метров туда и обратно.

Войдя в кабинет, он первым делом открыл внутренний сейф—лежит ли в нем его саквояж? Небольшой саквояж из крокодиловой кожи, ста­ренький, потертый, с проплешинами, в котором он хранит самые важные бумаги, записи «для себя», и еще кое-что, о чем не должны знать за­манившие его в ловушку рыжаки.