Рысь - [91]

Альбрехт Феннлер почуял недоброе. Пока он стоял перед своим сыном, собиравшимся стать актером, все его вмешательства в пари, попытки представить Рустерхольца победителем, разжиться тремя тысячами франков и отвести подозрение от себя, наслать на сына полицию кантона — все это показалось ему жалким актерством низкого пошиба.

— Я живу с Соней, — нарушил молчание Марк. — Это моя девушка. Может, мама тебе рассказывала. Подтверждения о приеме в театральное училище у меня пока нет. Не знаю, что из этого выйдет.

Альбрехт Феннлер молчал.

Прибежала запыхавшаяся Соня.

— Того, что ты ищешь, в багажнике больше нет, — сказала она, снова оказавшись рядом с Марком и еле переводя дыхание.

Альбрехт Феннлер осветил ее лицо и увидел в вытянутой руке рысий ошейник.

— Что ты дашь за этот ошейник? — спросила Соня, шагнув ближе к Альбрехту. — Или, может, мне сначала сказать, что той ночью я слышала, как на Хольцерсфлуэ раздался выстрел?

Теперь и Марк перевел свет фонарика на ее лицо, с удивлением и опаской взглянув на подругу. Грубые нотки в ее голосе показались ему неуместными. Лучше бы им прекратить этот нелепый допрос. Выпить с отцом пива, поговорить по душам. Отец, конечно, отъявленный консерватор, мало знает и много упрямится, часто не хочет ничего слушать, но почему бы не попробовать.

— Это ты к чему? Что это такое? — спросил Альбрехт Феннлер.

— Мы пытаемся избавить тебя от проблем, которые вот-вот на тебя нагрянут, — сказала Соня.

Марк перевел луч света на отца.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил Альбрехт Феннлер.

Признания, внимания, денег, думал Марк. Не знал, что сказать. Происходящее было абсурднее Беккета. Однако просто так отец среди ночи рыться в его багажнике не станет — что-нибудь это да значило. Ему только не нравилось, что у режиссерского пульта стояла Соня. Это был его отец, не ее.

— Слышал о проекте Райнера Вакернагеля? — начала Соня.

Марк не понимал, к чему она клонит.

— Кое-что слышал, — ответил Альбрехт.

Марку было трудно понять отца. Ему и в голову не приходило, в какую передрягу тот мог ввязаться.

— Короче, — нагло сказала Соня, — было бы здорово, если б Марк начал работать у Вакернагеля.

Марк не верил своим ушам.

— Я тоже так думаю: Марку давно пора начать работать, — ответил Альбрехт.

— Марк сможет устроиться к Вакернагелю, если тот реализует проект с природным парком.

Воцарилось молчание. Марк по-прежнему не отводил фонарика от Сониного лица. С его губ чуть не сорвалось: «Спокойно!»

— Поэтому… — Соня, похоже, готовилась сделать какое-то серьезное заявление, о смысле которого Марк не догадывался. — Поэтому мы предлагаем тебе вот что: или ты продаешь Вакернагелю землю под природный парк в Верхнем Луимосе, и по нормальной цене, или мы относим рысий ошейник в полицию и даем показания.

Марк онемел. Соня взяла у него фонарик, посветила Альбрехту в лицо.

36

Было утро вторника, конец одиннадцатого часа. Фриц Рустерхольц сидел у кухонного стола, свесив голову, прикрыв опухшие от света глаза, похмельный и молчаливый. Перед ним дымился черный кофе, рядом с ним, на деревянной лавке наподобие подушки лежала неподвижная рысь. Вещественное доказательство вчерашнего вечера, воспоминания о котором сохранились у Рустерхольца на удивление хорошо. Отчего, однако, не легче было найти хоть какое-то объяснение произошедшему. Он все-таки не убивал рыси и не понимал, почему все остальные были так уверены в его победе. Все это безумно льстило ему — впервые, с тех пор как он здесь поселился, Рустерхольц почувствовал себя в Лауэнене своим, своим в доску. Только вот вся эта история была фальшивкой. Обманом. Еще вечером он хотел рассказать ее брату Эрнсту. Но после нескольких фраз Эрнст отмахнулся и попросил Фрица продолжить, когда тот протрезвеет.

Для ясных выводов было еще слишком рано. Даже первая чашка кофе не принесет облегчения. Фриц уже догадывался: скоро он пожалеет о том, что проснулся и снова погрузился в эту абсурдную историю, в которой именно ему предназначалась главная роль.

Позади него распахнулась дверь, Фриц обернулся. Вопреки ожиданиям то был не брат, а вернувшаяся на кухню Тереза Берварт. В одиннадцать она как всегда сходила к почтовому ящику забрать почту.

— До чего ты докатился, Фриц, — произнесла она и полным упрека жестом положила на стол охотничье ружье и кольцо из черного пластика.

Ночи напролет он собирает в сыром подвале штуцеры для жижеразбрасывателей, сломал единственную сушилку для белья, украл у Теобальда дорогую подзорную трубу, перебудил весь дом своим поздним возвращением, а теперь еще шокировал ее, положив на кухонный стол мертвую рысь.

— Может, ты найдешь время в ближайшие дни и расскажешь мне, что вытворяешь ночью. Откуда у нас мертвые рыси на столе. Почему твое ружье стоит у входной двери, как детская игрушка. А не то мне придется обратиться к общинному секретарю.

Бросив на него тревожный укоризненный взгляд, она исчезла в гостиной.

Рустерхольц недоверчиво взглянул на дверь, за которой исчезла Тереза Берварт, и протер глаза. Медленно, но верно он переставал доверять своим чувствам. Покрутив в руках ошейник, Фриц рассмотрел охотничье ружье, которое впервые видел, взял чашку и сделал первый глоток.