Рысь Господня - [13]

– Что?

– Пора… – сказал монах.

Передо мной стоял старик, заботившийся о тех, кто сидел в застенках монастырского подземелья. Он был немощен и почти слеп, а лицо покрывало такое множество морщин и шрамов, что они переплелись затейливой вязью и стали похожи на арабские письмена, которые я видел в одной из книг.

– Куда? – охрипшим голосом спросил я, хотя прекрасно знал ответ. В горле пересохло, и мне… Мне стало страшно.

– Капитул. Все уже собрались.

Старик проводил меня до дверей узилища, где уже поджидали два дюжих и молчаливых монаха, но перед лестницей вдруг остановился и положил руку на мое плечо.

– Жак… – тихо произнес он. – Что бы ни случилось, будьте сильным! Будьте человеком!

– Человеком?

– Да. – Старик кивнул и подтолкнул меня к выходу. – Храни вас Господь, Жак де Тресс! Я помолюсь за вас. Ступайте.

Двадцать четыре ступени, которые вели наверх… Эти камни могли бы многое рассказать! По этим истертым и покосившимся ступеням выходили на свет не только преступники, но и мученики, пострадавшие за святую веру. Кто-то из них принял ужасную смерть, а кто-то был изгнан и умер вдали от родины.

Я поднимался, и липкий страх, который преследовал меня последние дни, начал исчезать. Он остался там – в промозглом каменном мешке. Скрипнула дверь, и в лицо пахнуло теплой сыростью. Двор монастыря был затянут легким туманом, а булыжники блестели от влаги. Оттепель… Жаль. Я предпочел бы легкий мороз, который напомнил бы о родине и стал добрым знаком перед судилищем. Тем более сейчас, когда оставалось пройти не больше пятидесяти шагов. Еще одна дверь. Полутемная, едва освещенная зала… Монастырь беден, а десяток свечей освещал лишь первый ряд собравшихся братьев. Лица остальных тонули во мраке, но я чувствовал их напряженные и осуждающие взгляды.

Мне не доводилось бывать на подобных собраниях. Капитул проходит за закрытыми дверьми, и на него не допускается никто, кроме монахов. О порядке проведения рассказывал наставник, когда повествовал о жизни святой обители. Простым послушникам вход сюда запрещен. Разумеется, если они не совершили преступления…

Тяжелые и потемневшие от старости скамьи поставлены таким образом, что внимание сидящих было обращено к центру, где сидели аббат и несколько древних старцев, известных своей мудростью. Прочитанная молитва отозвалась эхом из темноты высоких сводов, а затем поднялся отец настоятель.

– Братие… Один из послушников совершил тяжкий грех… – произнес он, а я даже замер и перестал дышать, ожидая, что последует за этими словами. Однако аббат не стал продолжать свою речь и отошел в сторону. Вместо него выступил старый монах, которого я часто видел у здания библиотеки, и задал первый вопрос:

– Братие, дозвольте мне обратиться к послушнику Жаку?

Когда разрешение было получено, он повернулся ко мне и начал обвинительную речь… Пусть и не смогу вспомнить всех подробностей, которые провозглашал монах, но полагаю, что вы поймете мое состояние и чувства, которые испытал в тот момент. Слова этого старца были подобны расплавленному свинцу. Смертоубийство… Самый ужасный грех…

Казалось, еще немного, и меня обвинят в самом страшном – сговоре с дьяволом. Клянусь, услышь я эти слова – не был бы удивлен! Если бы это произошло, то мой жизненный путь закончился бы в стенах Святого Трибунала, откуда только один выход – на костер. Если меня изгонят – попаду в руки шерифа и мне отрубят голову.

Настоятель с подобающим видом слушал слова брата-обвинителя, и лишь иногда по его лицу пробегала легкая тень, которая свидетельствовала о тяжелой внутренней борьбе. Не знаю, на что я надеялся, но все мое внимание было приковано к аббату. Письмо… Он боится! Боится, что проговорюсь о послании! Эта догадка была подобна молнии, которая прорезает бархатный ночной сумрак! Несмотря на это, я решил промолчать о найденной грамоте. Что-то мне подсказывало, что это признание убьет еще быстрее.

Капитул, вопреки правилам, затянулся дольше дозволенного, а я ждал заключительного слова, которое станет моим приговором, и очнулся, услышав слова обвинителя:

– Жак, что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Молю Бога… – начал я и закашлялся. – Молю Бога, и вас, и братию простить меня за то, в чем меня обвиняют, но нахожу, что в действительности дело обстояло иначе…

Аббат резко поднял голову и посмотрел на меня. Монах-обвинитель выдержал должную паузу и продолжил:

– Присутствуют ли здесь братья, которым известны обстоятельства этого происшествия?

– Нет…

– Кто-то может подтвердить или опровергнуть твои слова?

– Н-нет…

– Мы не слышали?

– Нет!

– Присутствуют! – раздался незнакомый голос, и монахи обернулись, стараясь разглядеть того, кто взял на себя такую смелость.

Не успел говоривший выйти на свет, как рядом с настоятелем возник один из братьев. Он наклонился, что-то прошептал, и я увидел, как изменилось лицо аббата. Оно превратилось в застывшую маску.

Из темноты выступило несколько человек, одетых в серые плащи, отличавшие братьев Святого Трибунала. Первым шел высокий и худой мужчина. Темные волосы, крючковатый нос и впалые щеки делали его похожим на хищную и злую птицу.

– Брат Раймонд? Что вы здесь делаете? – довольно неприветливым тоном спросил аббат.