Рылеев - [99]

Розен рассказал в своих записках, что Рылеев его поразил: «Во взорах его выразительных глаз, всех чертах его лица виднелась восторженность к великому делу; речь его убедительная просто текла без всякой самонадеянности, без надменности, без фигурных фраз и возгласов».

В этот же день членам Северного общества стало известно об отречении Константина и о подготовке присяги Николаю I. Рылеев узнал об этом от Трубецкого. Решено было действовать. Нужно было добиться того, чтоб войска отказались присягать Николаю. Для этого был распущен слух, что Константин не отрекался, что Николай самовольно хочет захватить трон.

11 декабря. Якушкин пишет, что в тот день «на многолюдном совещании у Рылеева было решено… поднять гвардейские полки и привести их на Сенатскую площадь». На этом совещании выяснилось, что Измайловский и Финляндский полки малонадежны. Это поколебало решимость некоторых заговорщиков. Тогда Рылеев призвал всех дать честное слово явиться на площадь с тем числом войск, которое каждый может привести; в крайнем случае прийти хотя бы самому.

В этот же день Рылеев был у Оболенского, который вызвал кавалергардских офицеров Анненкова и Арцыбашева. Рылеев и Оболенский убеждали их принять участие в восстании и попытаться поднять полк, но «скрытно от Свистунова», ставленника Пестеля в Кавалергардском полку, на которого мало надеялись. Анненков и Арцыбашев отказались действовать. Тогда Трубецкой попытался воздействовать на Свистунова, предлагая ему «возмутить» солдат полка. И Свистунов отказался. Трубецкой поехал к командиру Семеновского полка Шипову, который был членом Союза Благоденствия и его давним товарищем, но после беседы с ним убедился, что он «передался совсем на сторону Николая».

11-го же числа Рылеев направил Сутгофа к полковнику Булатову, командиру 12-го Егерского полка, недавно принятому в Северное общество, с предложением помочь пропаганде в Гренадерском полку, где Булатов служил ранее и где его любили солдаты. Булатов дал согласие и обещал на другой день быть у Рылеева.

Между тем в правительстве решено было заготовить манифест о присяге Николаю I, в котором излагалась бы вся история с отречением Константина. Присяга была назначена на понедельник — 14 декабря. Декабристы, со своей стороны, приняли решение выработать манифест, который Сенат должен обнародовать от себя — после успеха восстания. В следующие дни над текстом «Манифеста к русскому народу» работали Н. Бестужев, В. Штейигель, Г. Батеньков, И. Пущин. Основное участие принимали в нем Трубецкой и Рылеев.

9

«Послезавтра, поутру, я — или государь, или — без дыхания», — писал Николай I начальнику Главного штаба И.И. Дибичу 12 декабря. Утром этого дня он получил от Дибича из Таганрога донесение о тайном обществе, основанное на доносах Шервуда, Бошняка и Майбороды. Перед тем, 11 декабря, подтвердились подозрения Николая в том, что и Петербург представляет собою в последние дни пороховую бочку: поздно вечером к нему, предварительно написав ему письмо, явился молодой офицер — член Северного общества Яков Ростовцев, который служил вместе с Оболенским адъютантом начальника гвардейской пехоты генерала Бистрома. Он был близким другом Оболенского, хорошо знал многих декабристов, в том числе Бестужевых и Рылеева. Был он и литератором — он выпустил в 1823 году отдельным изданием свою трагедию в стихах «Персей» (сохранился экземпляр с дарственной надписью Рылееву); писал и печатал в периодике («Невском Зрителе», «Сыне Отечества», «Полярной Звезде») стихи. В 1825 году он сочинил трагедию в стихах «Князь Пожарский», которую читал как-то у Оболенского; в тот же вечер читал Рылеев свой «Пролог» к задуманной им трагедии о Хмельницком. Рылеев просил эту трагедию у Ростовцева для «Полярной Звезды», но тот передал ее Булгарину[9].

Н. Бестужев пишет: «12-го числа декабря, в субботу, явился у меня Рылеев. Вид его был беспокойный, он сообщил мне, что Оболенский выведал от Ростовцева, что сей последний имел разговор с Николаем, в котором объявил ему об умышляемом заговоре, о намерениях воспользоваться расположением солдат и упрашивал его для отвращения кровопролития или отказаться от престола, или подождать цесаревича для всенародного отказа. Оболенский заставил Ростовцева написать как письмо, писанное им до свидания, так и разговор с Николаем.

— Вот черновое изложение того и другого, — продолжал Рылеев, — собственной руки Ростовцева, прочти и скажи, что ты об этом думаешь!

Я прочитал. Там не было ничего упомянуто о существовании Общества, не названо ни одного лица, но говорилось о намерении воспротивиться вступлению на престол Николая, о могущем произойти кровопролитии…

— Уверен ли ты, — сказал я Рылееву, — что все, писанное в этом письме, и разговор совершенно согласны с правдою, и что в них ничего не убавлено против изустного показания Ростовцева?

— Оболенский ручается за правдивость этой бумаги, — сказал Рылеев».

Бестужев ответил, что, по его мнению, Ростовцев «хочет ставить свечу богу и сатане. Николаю он открывает заговор, пред нами умывает руки признанием, в котором, говорит он, нет ничего личного. Не менее того в этом признании он мог написать что ему угодно и скрыть то, что ему не надобно нам сказывать»