Рылеев - [56]

О министре вспоминали как о человеке «незлобивом», «благородных, честных правил», «добрейшем из смертных». Тот же Вяземский отмечал, что министр «был умный и образованный человек; был вместе с тем мягкосердечен и услужлив, более был склонен иногда легкомысленно и неосторожно одолжать, нежели сухо отказывать в добром участии»^{365}.

Однако есть и прямо противоположные свидетельства. К примеру, Пушкин ненавидел Голицына. Пытаясь дискредитировать министра, поэт приписывал ему гомосексуальные наклонности, называл его «губителем просвещения» и «холопской душой». Период голицынского управления отечественным просвещением он характеризовал как «мрачную годину». В выборе негативных характеристик Пушкин не стеснялся:

И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки

Вы были вверены, печальные науки!

Цензура! вот кому подвластна ты была!^{366}

Понятно, что Волконский, Голицын и Аракчеев соперничали, пытаясь добиться исключительного влияния на императора. Волконский, например, в частных письмах удивлялся «непонятному ослеплению» государя относительно Аракчеева и вообще «являлся противовесом влиянию Аракчеева, которого презирал и называл “змеем”». Естественно, в среде близких к Волконскому армейских генералов (Иван Сабанеев, Павел Киселев, Михаил Воронцов, Арсений Закревский) об Аракчееве отзывались не многим лучше, именовали его «проклятым змеем», «уродом», «чудовищем», «чумой», «выродком ехидны», «извергом», «государственным злодеем», «вреднейшим человеком в России» и пр.^{367} Оценки подобного рода распространялись и в военных, и в придворных кругах.

Неприязненные отзывы о «Грузинском» (от имения Аракчеева Грузино) можно обнаружить, например, в переписке Александра Тургенева. Мнение Тургенева, в свою очередь, не могло обойти стороной его многочисленных друзей — петербургских литераторов. Для Вяземского, например, Аракчеев в 1820-е годы — почти мифический злодей, не просто «змей», а эпический Змей Горыныч^{368}.

Аракчеев, в отличие от своих оппонентов и их сторонников, был немногословен. В 1823 году ему удалось добиться смещения Волконского с поста начальника Главного штаба, а в 1824-м — удаления с министерской должности Голицына. Именно тогда в стране установился режим, который принято называть аракчеевщиной. Царь фактически перестал заниматься государственными делами, доверив их начальнику своей канцелярии.

Однако в 1820 году когда Рылеев дебютировал в литературе и журналистике, Голицын был еще в полной силе. Более того, многие современники считали, что именно он являлся главным — после царя — правителем России. Недаром прекрасно знавший эпоху, собиравший о ней устные рассказы и документы Л. Н. Толстой устами Пьера Безухова скажет в эпилоге «Войны и мира»: «Библейское общество — это теперь всё правительство»^{369}.

В конце 1820 года, в связи с «семеновской историей», борьба временщиков обострилась.

* * *

Волнения в Семеновском полку породили смятение в русском обществе. Судя по документам, современники и прежде всего люди, обличенные властью, пытались ответить на вопрос «Кто виноват?». Естественно, власти осуждали солдат, ослушавшихся командира. Но большинство тех, от кого зависело принятие решений, искали виновников бунта вне солдатской среды и обвиняли прежде всего полкового командира Шварца и офицеров-семеновцев.

Самым весомым в данном случае оказалось мнение императора, а было оно весьма своеобразным. «Я сомневаюсь, — писал Александр 10 ноября 1820 года, — чтобы одни были виновнее других, и уверен, что найду настоящих виновных в таких людях, как Греч и Каразин»^{370}.

Василий Каразин, известный прожектер и доносчик Александровской эпохи, был личным врагом Голицына, писал на него доносы Кочубею; соответственно, защищать его министр духовных дел и народного просвещения не собирался. В итоге Каразин был арестован, несправедливо обвинен в составлении антиправительственных прокламаций, просидел полгода без суда и следствия в Шлиссельбурге, а затем был сослан в собственное имение под надзор полиции. Иное дело — знаменитый журналист и педагог Николай Греч. К концу 1820 года он был не только издателем журнала «Сын отечества», но и не менее известным филологом-лингвистом, автором учебников по русской грамматике, много преподававшим в частных пансионах. Имя Греча неразрывно связано с введением в России системы взаимного обучения. Метод этот, изобретенный англичанами А. Беллем и И. Ланкастером, состоял в том, что наиболее одаренные ученики под руководством учителя передавали полученные знания своим менее способным товарищам. Он имел, конечно, большие недостатки, но был весьма актуален для России, так как позволял научить грамоте сразу большое количество крестьян и солдат.

В советской историографии сложилось мнение, что введение в России ланкастерской системы было связано с деятельностью Союза благоденствия. Между тем еще в конце XIX века литературовед А. Н. Пыпин выявил, что распространялась она по прямому приказу Александра I, главным же исполнителем царских указаний выступал князь Голицын. «В числе приверженцев и распространителей ланкастерской методы у нас члены Библейского общества играли немалую, если не главную роль», — считал Пыпин