Рылеев - [53]

Аракчеев тоже много сделал для армии, особенно для артиллерии. Он писал книги по артиллерии, был инициатором создания Артиллерийского ученого комитета и издания специального «Артиллерийского журнала»; в руководимых им военных поселениях открывались школы и госпитали^{349}. Аракчеевым, по просьбе императора, был подготовлен один из проектов освобождения крестьян от крепостной зависимости. Но военными поселениями он управлял жестко, подчас жестоко. В них жилось плохо и крестьянам, и солдатам. В 1819 году Аракчеев жестоко подавил бунт военных поселян в Слободско-Украинской губернии. Он возглавлял Собственную Его Императорского Величества канцелярию, а также Канцелярию Кабинета министров. С 1815 года министры были лишены права личного доклада императору и общались с ним только через Аракчеева. Ни одно серьезное кадровое решение Александр I не принимал, не посоветовавшись с временщиком. Министры и генерал-губернаторы искали его покровительства. Чиновники всех рангов боялись гнева временщика гораздо больше, чем гнева императора.

Многие мемуаристы отзывались об Аракчееве очень резко. Современники отмечали прежде всего его «неумолимую, часто доходившую до жестокости строгость», «бесконечно самолюбие, самонадеянность и уверенность в себе», «злопамятность и мстительность»^{350}.

Но были и те, кто считал Аракчеева благодетелем. Так, участник тайного общества подполковник Гавриил Батеньков, служивший под началом Аракчеева, отзывался о нем как о руководителе, который «всё исполнит, что обещает», причем «с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям: ни на что постороннее не смотрит». Уважал Аракчеева и Николай Карамзин, которого вряд ли можно заподозрить в «искательстве». А князь Вяземский, в молодости крайне не любивший Аракчеева, впоследствии в мемуарах замечал, что начальник военных поселений «не страшился» суда истории, «признавал и уважал достоинство и авторитет истории». «В грубой и тусклой натуре Аракчеева, — писал Вяземский, — которой вполне отрицать нельзя, просвечивались иногда отблески теплого и даже нежного чувства»^{351}.

* * *

Столь же неоднозначно оценивали современники и князя Голицына, сыгравшего в судьбе Рылеева ключевую роль.

Александр Николаевич Голицын, совмещавший пост министра с должностью президента Библейского общества, — ключевая фигура в литературном процессе конца 1810-х — первой половины 1820-х годов. Представитель обедневшей ветви богатого и знатного рода, он в малолетстве был отдан в Пажеский корпус. «Он, — писал в мемуарах Вигель, — был мальчик крошечный, веселенький, миленький, остренький, одаренный чудесною мимикой, искусством подражать голосу, походке, манерам особ каждого пола и возраста. Весьма близкая к императрице Екатерине старая доверенная ее камер-юнгфера Марья Саввишна Перекусихина как-то узнала его, полюбила, тешилась забавным мальчиком и, наконец, представила его государыне, которая, как известно, чрезвычайно любила детей, что обыкновенно служит лучшим признаком добросердечия. Это составляло счастие маленького князя Александра Николаевича… Он рожден был для двора». Согласно Вигелю, когда Екатерина II «женила шестнадцатилетнего любимого внука своего Александра и составила ему маленький двор, то поместила в него Голицына, из камер-пажей пожаловав его прямо в камер-юнкеры и доставив ему средства прилично себя содержать». «С нежностию его чувств как было не прилепиться ему ко внуку своей благодетельницы и с забавным его умом как не полюбиться молоденькому царевичу! Павел произвел его сначала камергером; а потом, за год до своей кончины, по какому-то неудовольствию на сына, отставил от службы, выслал и из особой милости дозволил жить в Москве»^{352}.

До 1803 года религиозные вопросы мало интересовали князя. Впоследствии он признавался, что в юности вел себя, «как конь необузданный», и не мог простить себе, что «грех богохуления, именно на лицо Спасителя… произнес и на св. Богослова Иоанна»^{353}. В 1803 году Александр I, с детских лет друживший с князем, назначил его обер-прокурором Синода. По свидетельству самого Голицына, он долго отказывался от этой должности: «Рассеянная жизнь, дворские привычки… веселый сгиб моего характера, вовсе неуместительный с теми мрачными понятиями, какие я имел тогда об этом звании, словом, всё приводило меня в смущение. Притом и совершенное незнание дела не очень располагало меня принять эту готическую должность синодального обер-прокурора»^{354}. Однако император настоял — и Голицын приступил к исполнению «готической» должности. В 1808 году он получил чин тайного советника, в 1810-м был назначен членом Государственного совета и главноуправляющим духовными делами иностранных вероисповеданий, в 1812-м стал сенатором.

Незадолго до войны князь, наконец, «стал постигать, что в многоразличии мира наружного, феноменального скрывается еще более многоразличный мир внутренний, мир неуловимый человеческими чувствами; и эта жизнь наглядных, так сказать, ощущений человеческих есть только скудная покрышка, есть как бы накипь, облекающая по наружности и скрывающая великие, богатые и дивные тайны неведомого шествия существа внутреннего, мирового, вечного»