Рыцарский долг - [91]

— Хор! Папикий! А ну-ка, немедленно назад! — закричал из прихожей слуга. — Это друг нашего господина, тот самый Жак.

«Разбойники» тут же подчинились окрику. Как выяснилось, это были люди мастера Грига, которых он вызвал из Киликии незадолго до того, как покинуть Акру, для охраны дома.

Громилу с окладистой и не очень опрятной бородой звали Хор. Единственным оружием, которое он носил при себе, была огромная деревянная колотушка. «Я, почитай, лет десять кожи в мастерской отбивал, — пояснил он свой необычный выбор, — вот и приспособился этой штукой орудовать. Опять же, если ударить не очень сильно, то можно только оглушить. Очень сподручно, если нужно лиходея живьем взять для допроса либо потом в плен продать». Его приятель, невысокий, но жилистый и очень проворный, носил имя Папикий. Этот признавал лишь кривой разбойничий нож, которым, впрочем, владел в совершенстве. Оба они занимались тяжелой и опасной работой — ездили по невольничьим рынкам, скупая для гильдии рабов-мусульман, а затем занимались их укрощением в каменоломнях. «Работа непыльная, — отозвался на этот счет Папикий, — только зевать нельзя, иначе мигом киркой затылок размозжат. Одно слово — сарацины».

Поинтересовавшись, когда возвратится сам почтенный мэтр и не желает ли уважаемый гость отужинать, старик, носивший на камизе знак гильдии каменщиков, принял на себя заботу о коне и поклаже. Жак, хоть и был голоден, попросил слугу, чтобы тот не беспокоился, — ему нужно лишь, чтобы он позаботился о животном в его отсутствие. Затем он проследовал в дальнюю комнату, отодвинул ковер, спустился в хорошо знакомое подземелье и двинулся по тоннелям в сторону патриаршего квартала.

В зале, где братья ордена Святого Гроба обучались воинскому искусству, царило запустение. Двери, ведущие во двор, были заперты снаружи, и Жаку пришлось долго стучать, прежде чем ему отворили до смерти перепуганные служки, решившие, что императорские солдаты атакуют их, прорыв подземную галерею. Не снисходя до ответов на посыпавшиеся на него градом вопросы ошалевших обитателей капитула, он потребовал немедленной аудиенции с патриархом.

Представший пред ним глава Иерусалимского патриархата, его высокопреосвященство Геральд де Лозанн, несмотря на разгар дня, судя по всему, был только что поднят с постели и более всего походил на разбуженного в полдень сыча. Вперив в Жака круглые пустые глаза, он ощупал рукой непокрытую голову и взъерошил и без того всклокоченные волосы.

— Что, вернулись? — спросил он, окидывая Жака испуганным взглядом. — А где же монголы, у стен стоят?

— Вернулся лишь я один, — с неприязнью глядя на прелата, ответил Жак. — Обещанная вами подмога так и не подошла. Мало того, нас окружили посланные Фридрихом наемники. Мы приняли бой и сражались до конца. Те, кто уцелел, погибли во время землетрясения.

— Значит, подмоги не будет, — патриарх услышал из всего сказанного лишь то, что хотел услышать, — и, стало быть, надеяться больше не на что. Эй, кто там из писцов, живо сюда, немедленно готовьте хартию об интердикте Акры. Ну ничего, я им устрою пасхальное воскресенье! А мы пока, — он снова оборотился к рыцарю, — поговорим о том, что с вами произошло.

«Он, видать, от страха совсем голову потерял, — подумал Жак. — Стоит мне произнести еще хоть слово, и он с перепугу подвергнет отлучению всю святую землю, от Яффы до Триполи, вместе с Назаретом и Вифлеемом». Жак уже задумался всерьез, как бы в беседе с осажденным прелатом уйти от прямых ответов, ограничившись лишь общими фразами, как вдруг в кабинет, расталкивая немногочисленную свиту, влетел личный постельничий патриарха.

— Митру, митру забыли, святой отец! — проблеял он, протягивая своему хозяину белую высокую шапку — главный, после посоха, символ высокого пастырского сана.

Геральд, немедля позабыв о посетителе, охнул, подозвал к себе еще двух слуг и, при живейшем участии постельничего, начал приводить себя в порядок.

Жак, ожидая, когда его высокопреосвященство предстанет перед ним во всей красе и соизволит продолжить беседу, отошел к окну и оперся на каменный подоконник. Над гаванью, заполненной кораблями, в дальнем ее конце, поднимались клубы дыма, подсвеченные отблесками большого пожара.

— Что это там горит? — спросил он сидящего рядом писца.

— По приказу отлученного императора жгут галеры, которые не пойдут с ним обратно, — старательно водя по листу пергамента остро отточенным пером, ответил тот. — Чтобы никто не мог добраться до Италии раньше, чем туда придет его флот.

— Сир рыцарь! — Отвлекая Жака от пожара, кто-то осторожно потянул его за рукав.

За спиной рыцаря, нервно теребя в руках свернутый пергамент, стоял усталый, измученный человек, в котором он с огромным трудом узнал личного секретаря приора Сен-Жермена.

— Скажите, мессир погиб? — спросил он тихо, чтобы не слышали остальные, и, в ожидании ответа, затаил дыхание.

— Нас разлучил горный обвал, — честно ответил Жак. — Я не видел мертвого тела и не знаю о судьбе остальных.

— Я буду и дальше молиться за его спасение, — прошелестел одними губами секретарь. — А для вас, сир, вот это, — он протянул Жаку пергамент. — Послание доставлено из Венеции месяц назад на ваше имя из Бургундии. Архидьякон Дагоберт не велел его вам показывать, однако я считаю, что это по отношению к вам слишком жестоко. Если спросят, где взяли, — скажите, что случайно заметили в куче бумаг, иначе мне несдобровать.