Рыцари морских глубин - [12]

— Т, гетий взвод! Становись! Кто там тянется? — надрывается инструктор. — Бегом в ст, гой! Гавняйсь! Сми, гно!

Выходит навстречу Юсупову, докладывает:

— Това, гищ главный ста, гшина! Т, гетий взвод для занятий пост, гоен!

— Есть, вольно. Приступить к занятиям.

Выбегаем на плац. Июльский день в разгаре. Первый день службы в ВМФ. Жарища неимоверная. Занимаемся строевой подготовкой до ужина. В кубрик возвращаемся в мокрых от пота тельняшках, прилипших к телу. После ужина — разучивание строевой песни. У каждого взвода своя. На плацу ухлопывают асфальт враз несколько сотен пар ног из других рот. Все как сдурели: орут песни. Такой тартарарам — хоть уши затыкай. Мы поём:

Расстаётся с берегом лодка боевая,

Моряки–подводники в дальний рейс идут,

За кормой буруны белые вскипают,

Чайки провожают нас в далёкий путь…

Разучили слова, маршируем под песню. Робы на спинах мокрые, хоть отжимай. Ноги, натёртые в новых ботинках, горят огнём, растёрты до волдырей. Терпеть нет сил. Петухов и сам умотался. Смахнул с лица пот чехлом бескозырки, скомандовал:

— На месте… стой! Сп, гава по одному в куб, гик бегом ма, гш!

До отбоя — личное время. Хорошо бы поваляться в койках, разуться, остудить разопревшие ступни. Но тут появляется мичман Загнибородин. С отеческой заботливостью наставляет:

— Оце шо должен робыть курсант у личное время? Чистить обувку, стирать чехол бескозырки, учить устав, писулю на родину сочинять, брюки гладить. Много чего полезного трэба робыть у личное время. Усеклы? Выполнять!

Мичман ушёл, а мы смеёмся, передразниваем вслед:

— Усеклы, шо надо робыть?

Пуще всего, как скоро выяснилось, Загнибородин терпеть не мог шахматистов и козлятников. Преступничками их называл.

Прослушав лекцию о пользе личного времени в жизни курсанта, собрались мы в «ленинской» комнате, заняли очереди у столов. На них громкий стукоток костяшек домино. «Ленинскими» в воинских частях такие комнаты назывались, наверно, потому, что там обязательно висел портрет лысого вождя мирового пролетариата с хитро прищуренными глазами: «Ох, и надурил же я вас, простофили деревенские. Земли захотели? А вот, дулю вам!». Ещё там краснели размалёванные стенды показушной чернухи: «Решения партсъезда — в жизнь!», «Народ и партия — едины!», «Слава КПСС», «Партия — наш рулевой!». Эти плакатные наборы красочно–бумажной галиматьи, стараниями ревностных замполитов примитивно оформленные безвестным матросом, закрывали дырки от гвоздей, оббитую штукатурку, выполняя, таким образом, роль дешёвого интерьера. Никто на них не обращал внимания. Торчат на стенах — ну и пусть себе торчат. Так надо. А что за рожи–фотографии: «Политбюро ЦК КПСС», — кому это интересно? Холёные, самодовольные хари. На портретах моложавые деятели партии и правительства, хотя на самом деле все они — старперы. У них своя жизнь. Барская, сытая, зажратая. Недоступная и неизвестная простым людям. Как и нашу жизнь партийные бонзы не представляли себе. Они для нас — жирные свиньи. Мы для них — твари жалкие, быдло. Вот и всё понимание курсантами «наглядной агитации в ленкомнате».

Моя очередь «забивать козла».

Быстро, с азартом перемешиваем доминушки. Играть в «трудового», считать для записи очки некогда. Всем не терпится поскорее занять места проигравших.

— Заходите на «голого»! На морского! Сразу на «встать»! — кричат болельщики, толпящиеся за спинами играющих. «Голый» — или иногда — «босый» — это карта «пусто–пусто». Кто–то видит её у меня в ладони, подсказывает:

— У тебя «голый»! Заходи с него!

И вдруг хриплый, с придыхом, старческий голос мичмана:

— А-а! Преступнички! Вот, оце я вас захвотограхвировал! Курсант? — ткнул в меня корявым пальцем.

— Курсант Гусаченко!

— Оце на слуху у мени ваша хвамилия. Вы шо? Усё зробилы?

— Так точно, товарищ мичман!

— Який гарный юнак! И шо тильки не адмирал? А як висповидаю, ти бачив першую страницу устава? Шо цэ таке строй? Кажи мени! Мовчишь? Преступничек! Вот я тоби ще раз хвото на память зроблю.

На карандаш старшины роты попали и остальные «козлятники». Спрятав записную книжку в карман кителя, старый сверхсрочник удалился в баталерку, а мы остались сидеть за столом, не зная, то ли продолжать игру, то ли браться за уставы.

— Рота! Становись на вечернюю поверку!

Ну, вот, поиграли!

Загнибородин читает список, безжалостно коверкает фамилии, чем вызывает смех. Хорошо тому, кто в задней шеренге. Уткнётся лицом в спину впереди стоящему и долбит её носом, трясясь от смеха. А каково переднему? Стоит, корчится, терпит. Даже улыбаться не смей! Заметит мичман — «захвотограхвирует». Читает:

— Курсант Кулёмов!

— Куличёв! Я!

Смех, ржачка.

— Педин!

— Лезин я, товарищ мичман!

Опять смех сзади.

— Блохан!

— Блохин! Я!

Ржание сзади.

— Курсант… Нэ разумлю ни як. И дэ хвамилия? Медик и усё. Кто такий?

— Я, товарищ мичман! Медик!

— Шо такий тупыв? Як хвамилия?

— Медик!

— Оце зарядив, медик да медик. На кой ляд мене твоя специяльность? Ты хвамилию кажи…

— Медик — это и есть моя фамилия.

— Оце разумию теперь, яка твоя хвамилия медицинска.

Теперь хохочет вся рота.

— Херовников!

Молчание в строю. Смешки. Хихиканье.

— Херовников е?

— Может, Жеровников, товарищ мичман? — робкий голос с правого фланга.