Рыцари креста - [103]

Адемар явно уклонился от прямого ответа на мой вопрос, однако я не дерзнул продолжать разговор. Слишком многие из моих сомнений были связаны с ролью, которую сыграл в этой истории сам епископ.

Как ни странно, но Анна встала на защиту Адемара. Она всегда скептически относилась к разного рода мистикам и предсказателям и, казалось бы, первой должна была усомниться в подлинности находки, однако радостно приняла ее.

— Конечно, какие-то сомнения всегда остаются, — говорила Анна. — Но именно таким образом Господь и испытывает нашу веру.

— Площадные фигляры тоже хотят, чтобы я им верил. Но это не значит, что им следует угождать.

— Ты знаешь наперед, что они хотят тебя надуть. Я же говорю о простом плотнике, который объявляет себя Сыном Божиим и Спасителем мира и призывает тебя оставить все и следовать за Ним.

— Это совсем другое. Господа можно было узнать по Его чудесам.

Анна сложила руки на груди.

— Совершенно верно.

Я стал еженощно молить Господа, чтобы Он укрепил мою веру и развеял сомнения, но, увы, истина оставалась скрытой от меня.

Разумеется, тем, кто сохранял веру, чудесное обретение копья казалось чем-то очевидным. В день его обретения армия Кербоги спустилась с горы, оставив наверху лишь небольшой гарнизон для охраны крепости. Кто-то объяснял отход турок нехваткой воды и потребностью в отдыхе. Боэмунд же утверждал, что его собственное войско обессилело настолько, что вряд ли сдержало бы очередную неприятельскую атаку, и приписывал столь неожиданный оборот событий чудесному действию копья. И действительно, под его воздействием Кербога не только отвел свои войска с вершины, но и вообще прекратил любые наступательные действия, ограничившись обычной осадой Антиохии и охраной ворот и мостов. Он пытался взять нас измором.

И тут даже самые ревностные защитники копья начали терять веру. Новая стратегия Кербоги избавила нас от необходимости участвовать в битвах, но ничто не могло поправить нашего жалкого состояния. Главным нашим врагом стал голод. И без того скудные припасы продовольствия таяли на глазах. Плоть осажденных стремительно усыхала, а животы их, по странной иронии, разбухали все сильнее и сильнее, словно от обжорства. Люди копались голыми руками в засохшем дерьме, надеясь отыскать непереваренные зерна. Мы ели сорванные с плодовых деревьев листья и пытались варить из них суп. Деревья стояли голыми, как будто в город вновь пришла зима. Те, у кого еще оставались лошади, взрезали им вены и пили их кровь из чаш. Как-то раз я встретил на улице лотарингского рыцаря, предлагавшего всем желающим испить крови его коня, заплатив за чашу всего один византин. Через некоторое время толпа, движимая то ли жадностью, то ли праведным гневом, изгнала его прочь, избив рыцаря палками и забросав камнями.

Голод наш был столь велик, что время, казалось, уплотнилось. Теперь невозможно было поверить в то, что с момента взятия города до находки копья прошло всего двенадцать дней, после чего нам пришлось голодать целых две недели. Мы не участвовали в битвах, но при этом лишились всех сил и жили словно во сне. Мир казался мне окутанным странной дымкой, во рту я постоянно чувствовал сладкий вкус спелого фрукта, хотя не видел фруктов уже не один месяц. Я часами сидел в полудреме на башне, разглядывая сверху необъятный лагерь Кербоги с его богатыми палатками и проезжавшими между ними блистательными всадниками. По ночам же, когда я пытался уснуть на своем каменном ложе, до меня то и дело долетало блеяние множества овец, пригнанных турками. Мне вспомнилась языческая легенда о царе Тантале, который стоял по горло в воде, но не мог утолить мучившей его жажды. Нечто подобное происходило теперь и с нами. Копье, казалось, не только не приближало нас к небесам, но, напротив, ввергало нас в адские глубины.

Как-то вечером, когда мы с Анной лежали на полу башни, я решился рассказать ей о том, какую роль мне довелось сыграть при взятии города, которое обернулось столь ужасной резней. Этот грех лежал на моем сердце таким тяжелым камнем, что я страшился даже вспоминать о нем, но сейчас больше не мог скрывать его от Анны. Пока я изливал ей душу, она молчала. Закончив свой рассказ, я приготовился к худшему.

И вновь она поразила меня. Ее слова не были ни жестокими, ни сердитыми, мало того, они были исполнены искреннего сострадания.

— Ты здесь ни при чем. Если бы мы не вошли в город, Кербога смел бы наш лагерь в мгновение ока. А в убийстве исмаилитов виноваты норманны, это они устроили резню. Ты не можешь брать на себя их грехи. Только один человек был способен на это, и он умер тысячу лет назад.

Умом я понимал, что она права, однако одни рассудочные соображения не могли облегчить мне душу. Тем не менее ее слова подействовали на меня как бальзам: вначале их воздействие оставалось незаметным, но со временем, когда они пропитали мою душевную рану, та стала потихоньку рубцеваться, хотя шрам от нее должен был остаться в моей душе навеки.

Божье воинство умирало. День за днем, жизнь за жизнью мы сохли на голодной антиохийской лозе. Одного чуда оказалось недостаточно. И через тринадцать дней после находки копья, за два дня до праздника первоверховных апостолов Петра и Павла Адемар решил собрать на площади перед собором все войско. Перед ним находился стол, на котором стоял открытый деревянный ковчег с драгоценной реликвией. За спиной епископа стояли военачальники: Боэмунд и Танкред, Гуго, Готфрид и оба Роберта. Отсутствовал только Раймунд. Какими бы чудесными свойствами ни обладало копье, они ему не помогали. Если Раймунд хотел уязвить им чрезмерно амбициозного Боэмунда, то он не преуспел и в этом. Несмотря на свою власть и богатство, он никак не мог справиться с изнурительной болезнью, лишающей голодных людей последних сил. Он был прикован к постели вот уже неделю, а у прочих военачальников не было ни сил, ни желания соперничать с Боэмундом, который успел превратиться в бесспорного предводителя всего войска. Поговаривали, что Раймунд находится при смерти.