Рыцари Дикого поля - [132]

— С этой минуты вы — полковник. И командуете моей личной охраной. Берите двух гвардейцев и становитесь с ними у двери моего кабинета. Подчиняться только мне.

Де Монкен непонимающе уставился на королеву. Он хотел задать какой-то вопрос, но Анна Австрийская так прошипела: «Выполняйте же, полковник», что у пехотинца мигом отпала охота выяснять что-либо.

— Ах, и вы здесь, вице-адмирал? — Из семи человек, томившихся в ее приемной, военных было всего двое. Сейчас королеву интересовали только они.

— Простите, Ваше Величество, капитан де Крунстадт. Я обращался с нижайшей просьбой позволить мне снарядить небольшую эскадру… — на ходу излагал он свою давнишнюю просьбу, радуясь удивительной возможности отнять время у вечно занятой королевы.

— И вы, конечно же, снарядите ее, вице-адмирал. Сейчас мы это обсудим.

Пока принц, задержанный на несколько минут вездесущим генералом де Коленом, дошел, наконец, до кабинета королевы, он с удивлением увидел, что у входа его стоят неизвестный офицер и двое гвардейцев.

— Кто такой? — с фронтовой бесцеремонностью поинтересовался он, намереваясь перешагнуть через офицера, как через оказавшееся посреди дороги бревно.

— Полковник де Монкен, начальник личной охраны королевы.

— С каких это пор? — изумленно поморщился главнокомандующий, не понимая, что происходит.

— С сегодняшнего дня, ваше королевское высочество. Королева приказала никого не впускать. Она крайне занята.

— Чем?! — побледнел главнокомандующий,

— У нее вице-адмирал господин де Крунстадт.

— Впервые слышу о таком вице-адмирале.

— Я, с вашего позволения, тоже. Но вице-адмирал существует. Он у государыни в кабинете. Речь идет о судьбах наших колоний, — почти доверительно сообщил де Конде полковник. — Поэтому нижайшая просьба, мессир, немного подождать.

— Но почему она вызвала именно этого вице-адмирала? — все еще отказывался принц понимать, что здесь происходит.

— Он явился сам. С ходатайством. Как оказалось, королева приняла его весьма благосклонно.

«Старая развратница! — мысленно взорвался главнокомандующий. — У нее сейчас только одно на уме!..»

В какое-то мгновение принц готов был отшвырнуть полковника от двери и ворваться к королеве. Но рослый плечистый пехотинец, отлично понявший ситуацию, стоял перед ним непоколебимо. Уже однажды униженный, давно добивающийся правды, он теперь готов был доказать свою признательность королеве любой ценой. Да и гвардейцы заслоняли дверь плечо в плечо, словно сдерживали штурм, — суровые и настроенные более чем решительно.

«За всем этим стоит кардинал Мазарини, — вдруг понял принц. — Сама королева не решилась бы вот так… Они боятся меня и попросту сговорились».

Только неожиданно возникшая за спинами гвардейцев мрачная тень «проклятого сицилийца» заставила принца де Конде горделиво вскинуть подбородок и, зло пробормотав: «Эти вечные проблемы с колониями и пиратами…» отступить.

34

— Я рад, что удалось собрать вас, господа, именно здесь, — в европейском духе, но по-татарски, сказал Карадаг-бей, берясь за амфору с греческим вином.

За окнами «Византии» жил своей жизнью мир крымского ханства. Взывали к правоверным с высоты поднебесных минаретов муллы; безнадежно расхваливали свой товар перед равнодушными прохожими уставшие уличные торговцы; закипали страстями небольшие гаремы знатных турок; смотрели на заходящее солнце, как на великое избавление, изнемогающие от труда и тоски рабы, которых и на суше по привычке называли «галерниками».

…А здесь, в закрытом для обычных посетителей кабинете «Византии», шло неспешное европейское застолье, в котором принимали участие тайно явившийся сюда крымский хан Ислам-Гирей, чья седая, коротко стриженная бородка, обрамляющая задумчивое мужественное лицо, придавала ему вид древнегреческого мудреца; Карадаг-бей, грозно восседавший в мундире прусского офицера; полковник Хмельницкий, которого оба татарина уже воспринимали как вождя повстанцев и командующего огромной армией кяфиров, готовой в союзе с Крымом повести боевые действия против ненавистного им короля Ляхистана; и молодой венгерский князь Тибор из рода трансильванских правителей Ракоци, рассчитывавший переправиться из Крыма в Стамбул, чтобы оттуда развернуть борьбу за престол.

Князь почти не прибегал к своему познанию турецкого. Он весь вечер провел в горделивом молчании, в котором уже отчетливо просматривалась навечно запечатлевшаяся печать оскорбленной отверженности. Но, даже при молчаливом присутствии его, Хмельницкий чувствовал себя неловко, поскольку казался себе вторым просителем трона, после князя Тибора, «короля всех венгров на Дунае и Поволжье», как возжелал именовать себя будущий правитель.

«Человек, присвоивший себе такой титул еще до того, как кто-либо признал его претензии на трансильванский трон — а сам он хоть что-либо предпринял, чтобы овладеть этим троном, — так на всю жизнь и останется жалким интриганом, — сказал себе Хмельницкий. Историю коронационного грехопадения князя он успел выслушать от Карадаг-бея незадолго до его прибытия. — Однако бойся, как бы перед сильными мира сего ты не предстал таким же жалким интриганом, как этот беглый, пробиравшийся в Крым с обозом молдавского посланника венгерский князь. На которого в Трансильвании — ее еще называют Семиградьем — уже устроили настоящую охоту. Как, впрочем, и на тебя — в благословенной Польше».