Рыцари былого и грядущего. Том 1 - [180]

— Но ведь могли же всё-таки и проиграть. А тамплиерам «запрещён любой ущерб». Вас могли бы лишишь плаща.

— На капитуле я попросил бы вместо плаща в возмещение убытка взять у меня жизнь. Испросил бы последней милости Ордена — права погибнуть в бою. За успех наших финансовых операций я всегда готов ответить своей кровью до последней капли. Моя жизнь давно уже принадлежит не мне, а Господу.

Последнюю тираду сэр Эдвард Лоуренс произнёс очень тихо, не глядя на собеседника. В тот момент он словно пытался увидеть собственную душу. Андрею стало неловко от того, что он вывел великого командора Иерусалима на такой уровень откровенности, но на сей раз ему удалось вырулить с надлежащим изяществом:

— Тамплиеры непостижимы. Воистину непостижимы. Вы знаете, сэр Эдвард, был у меня в молодости такой случай. Студентами работали в колхозе «на картошке». Работали, конечно, вяло и лениво, больше дурачились, наплевать нам было на эту картошку. Наконец мы вывели из себя колхозную бригадиршу, она в сердцах выпалила: «Вы что, парни, за деньги ведь работаете!». Мы с удивлением на неё посмотрели, нам никто за эту работу не платил ни копейки, но институту, оказывается, платили за наш подневольный труд, а мы даже и не знали об этом. Присутствовавший при разговоре институтский комсорг, конечно, всё знал. Он был убеждённый коммунист и большой дурак, а потому отреагировал так, как свойственно этим двум категориям граждан, с большим пафосом заявив бригадирше: «Здесь люди работают не за деньги, а за идею». Приземлено мыслящая бригадирша усмехнулась: «Вот потому так плохо и работают». Это было правдой.

Тот давний случай хорошо иллюстрирует экономические представления, которые сформировались у меня позднее и казались мне незыблемыми до самого последнего времени: «За идею работают только дураки, нормальные люди будут хорошо работать лишь за деньги». Иначе говоря, труд не может быть эффективным, если нет личной заинтересованности в конечном результате.

Когда началась горбачёвская перестройка, я поддерживал её всей душой. Ведь Горбачёв развивал частную инициативу, внедряя элементы бизнеса в социализм. Появились кооперативы, где ребята очень хорошо зарабатывали, и чем больше они работали, тем больше денег огребали. Я искренне радовался за кооператоров, их успехи представлялись мне прямым подтверждением моих экономических представлений. Помню, за бутылкой с друзьями-кооператорами мы говорили: «Хватит на хрен за идею вкалывать. Будем на себя работать, так и страну поднимем».

Зачем нашим колхозникам было усердствовать, если они в любом случае оставались нищими? А тут про фермерство заговорили. Мы не усомнились: фермеры накормят страну. Они захотят стать богатыми, и через это у нас у всех колбасы станет вдоволь. Но мы очень быстро заметили: в целом-то экономика от горбачёвских реформ не поднимается, а наоборот падает. И тогда самый умный из нас сделал вывод: «Социализм реформировать бесполезно. Надо полностью переходить к рыночной экономике». Я подумал, и верно, надо в рынку переходить: каждый получает, сколько зарабатывает, всё стоит, сколько стоит, самыми богатыми становятся самые умные и энергичные. С этими представлениями я и покинул Союз. Оттуда вести приходили — перестройка всё больше в тупик катится. Это уже не удивляло. Компартия не может развивать бизнес. Советских людей всё ещё пытаются воодушевить «светлыми идеалами коммунизма», а это совершенно нерыночный подход.

И вот сейчас изучение тамплиерской экономики потрясло меня до глубины души. Они ведь тоже «вкалывали за идею, а не за деньги», но при этом их предприятия были сверхэффективны. Но зачем тогда рыночные реформы и к чему вообще идёт Союз?

— К своему неизбежному крушению, — Лоуренс слушал Сиверцева молча, причём без своей обычной высокомерно-снисходительной улыбочки, его голубые глаза наполнились пронзительной тоски. — Мистер Сиверцев, неужели у вас на родине до сих пор не поняли, что рыночные представления вам усиленно навязывают американцы, которых затруднительно считать вашими друзьями, и добиваются они не развития экономики России, а крушения вашей страны?

— Вот тут-то и парадокс. Вполне понятно, что социализм и экономически неэффективен, и духовно отвратителен. Какому нормальному человеку может нравится система, основанная на государственном атеизме? А ведь американцы отрицают социализм и коммунистическую идеологию. Простейшее умозаключение приводит к выводу, что американцы — наши друзья или уж во всяком случае — единомышленники. Но другие факты говорят о том, что американцы были и будут нашими врагами. Здесь, в Эфиопии, в наших парней стреляют из американского оружия, и не в социализм они стреляют, а в Россию, потому что социализма-то никакого в Эфиопии как раз и нет, а боятся они распространения влияния России в мире. Всё это я прекрасно понимаю, но отсюда как раз и следует, что я не понимаю вообще ничего. Что получается: наши главные враги помогают нам избавится от порочной системы и построить вменяемую экономику?

— Поясню, в чём твоя логическая ошибка. Ты думаешь, что кроме социализма в мире есть только одна экономическая модель — рыночная. А это не так. А рамках рыночной экономики может существовать несколько экономических моделей. Американцы навязывают русским самый тупой, скотский и разрушительный для России вариант рынка. Ты думаешь, что мыслящие русские и американцы — в равной степени враги социализма? Но их и вас он не устраивает по разным причинам. Вас — потому что губит вашу страну, их — потому что делает вашу страну закрытой для их влияния. Штаты хотят, чтобы Россию убил не социализм, а либерализм. Им это выгодно. Представь, что тебя хотят ограбить два бандита, а они между собой конкуренты. И вот один из бандитов убивает другого. Ты будешь считать себя спасённым? Но ты тут же будешь ограблен.