Рыцари Березовой улицы - [16]

Сережка заметил в толпе Манную Кашу. Он важно шел вдоль рядов и ел вишни из кулька.

— Глянь, Манная Каша, — сказал Сережка Зямке. — Ишь какой важный, прямо — генерал! Ты посиди, а я пойду с ним поразговариваю.

Зямка кивнул:

— Ладно. А потом я.

Сережка пробрался к Манной Каше и сказал:

— Здорово, Лень!

— Здорово, пацан, здорово, пацан, — заулыбался Манная Каша, протягивая Сережке кулек с вишнями. — Хочешь вишни, пацан? На вишни, пацан…

— Нет, сам ешь. Я у тебя хочу узнать… Только ты сейчас, чур, не притворяйся, хорошо?

— Хорошо, пацан, хорошо, пацан…

— Тут есть одна девочка… Светлана звать…

— Как же, как же… знаю, знаю… хорошая девочка… Как не знать, как не знать… Я всех знаю… и меня все знают… В кино пускают за так… Хорошего человека все знают… Вот вишни дали… Хочешь вишни, пацан? Хочешь вишни, пацан?

— Так вот… Кого она… любит?

— Меня любит, меня любит, — ухмылялся Манная Каша. — Я — хороший человек… Хорошего человека все любят… Вот вишни дали… Хочешь вишни, пацан?

Сережка понял, что от Манной Каши толку не добьешься, и вернулся к тележке.

— Чего он? — спросил Зямка.

— А ну его! — махнул рукой Сережка.

— А ты о чем с ним говорил?

— Да так…

— Ну, я сейчас тоже схожу.

Зямка подошел к Манной Каше, что-то у него спросил, но Манная Каша вдруг рассердился и заголосил на весь базар:

— Чего ты ко мне привязался, чего ты ко мне привязался? Светлана, Светлана! Я сам Светлана!

Зямка вернулся красный. Сережке было интересно, как Зямка станет оправдываться. Зямку выручила Акулина Ивановна, которая, откуда ни возьмись, появилась возле них:

— Я гляжу: да это наши ребята! Да с тележкой! Я вас, ребята, вот о чем хочу попросить: вам нетрудно будет корзиночку мне небольшую подвезти?..

— Ну, конечно, бабушка! — обрадовался Зямка. — Обязательно! Где она у вас? Пойдемте, я ее вам принести помогу!

Только они ушли, пришел Михей Михеич;

— Сейчас пойдем. А где другой-то? Ай заленился?

— Нет, — сказал Сережка. — Он просто пошел с одной бабушкой — помочь ей корзинку сюда принести. Мы эту корзинку вот на тележке подвезем. Михей Михеич покачал головой:

— Ну, это вы напрасно без меня распоряжаетесь. Тележка не казенная, чтоб ее зря по камням-то трепать. Она от этого не получшеет. Ободья, брат, тоже денег стоют… А ты думал как? Если эти деньги зачесть за починку тележки… Она сколько заплатить-то сулилась?

— Что вы! — испугался Сережка. — Что вы! Разве мы возьмем? Разве мы такие?

— Так, стало быть, это значит: вокруг кладбища жить да обо всех плакать?.. Это вы напрасно…

Подошел Зямка, который, весь перегнувшись набок, тащил корзинку, за ним поспешала Акулина Ивановна.

Зямка хотел сразу поставить корзинку на тележку, но Михей Михеич его остановил:

— Погоди, не спеши. Ваша будет корзиночка-то? — обратился он к Акулине Ивановне. — Придется извинить… Тележка мне самому понадобится…

— Одна корзинка? — заговорил громко Сережка, стараясь, чтоб Акулина Ивановна ни о чем не догадалась, — мы ее и так донесем! Чего там — одна корзинка! Вы, дедушка, сейчас без нас обойдетесь, да? Мы прямо к вам домой придем!

— Лады, — сказал Михей Михеич, зачем-то тщательно ощупывая колесо.

Сережка взял корзинку за одну ручку, Зямка — за другую и понесли. Акулина Ивановна шла сзади. Она еле-еле передвигала ноги, то и дело садилась отдыхать, отдыхала подолгу, так что нести корзинку было нетрудно, хоть и скучно.

По дороге Сережка потихоньку рассказал Зямке, что Михей Михеичу просто-напросто стало жалко свою тележку.

— Да ну… — пожал плечами Зямка. — Просто он ее очень бережет. Может быть, он ее сам сделал. Ты знаешь, когда человек чего-нибудь сам сделает, ему эту вещь бывает ужасно жалко, если ее кто-нибудь поломает. Это я знаю даже по себе. Помнишь, у меня был фанерный дом, купленный? Дорогая вещь, а я ее сломал — и ничего, не жалко. А потом я сам сделал из катушек тележку и сам на нее наступил нечаянно, так знаешь, как было жалко! А старикову тележку, — он, наверное, сам сделал — очень уж она плохо у него едет.

К Козьему бугру Сережка с Зямкой подошли уже около полудня.

Возле трансформаторной будки они увидели всех березовцев, которые угрюмо сидели у ее стенки.

— Прогнал? — испугались Сережка и Зямка.

— Почему? Как это он нас прогонит? — сказал Кот. — Мы у него отпросились вроде, как на обеденный перерыв. Вас вот ждем.

— А что?

— А вот этого сейчас будем судить, — Кот ткнул пальцем в грудь Пушкина, сидевшего с совершенно убитым видом.

— За что его судить? — удивился Зямка.

— Сейчас узнаешь! Из моей обвинительной речи, — сказал Кот. — Полезли в трансформатор!

Березовцы забрались на бетонную платформу. Кот открыл дверь и сурово приказал Пушкину:

— Заходи!

Пушкин беспомощно оглянулся на ребят, съежился и вошел внутрь будки. За ним — все остальные. Железная дверь захлопнулась.

— Открываем наш трибунал! — объявил Кот, когда все расселись на полу. — Сережка и Зямка, вы пересядьте вот по бокам подсудимого, охраняйте лучше, чтоб он не убежал…

— Я и так не побегу… — чуть слышно сказал подсудимый. — Я…

— Не твое дело! — оборвал его Кот. — Порядок должен быть, нет? Теперь так: Борис будет судья, я — прокурор, Алик самый добрый, назначаю его защитником. Вы знаете, что этот тип сотворил? Это я для Сережки с Зямкой говорю, остальные все знают… Этот тип украл у старика конфетку! Ты, подсудимый, молчи, лишаю тебя слова! Теперь, как дело было: послал его старик в магазин, чтоб купить хлеб и конфет двести грамм, так он вообще слабосильный и толку от него все равно мало… Приходит он, старик сразу пересчитал — верно! Конфеты поглядел, говорит: «Что-то маловато…» Ну и все… Только, значит, я нюхаю, а от этого конфеткой пахнет! А такие конфеты «Крыжовник» я знаю очень даже хорошо, ошибиться никак не могу! Подсудимый, признаешь себя виновным?