Рыцарь идет по следу! - [3]

Резко распахнулись двустворчатые двери зрительного зала. На пороге стоял Бородатый. В руке он держал белый листок бумаги.

– Уважаемые дети и, конечно, их уважаемые родители, – начал он. – Все показали себя с лучшей стороны. Все вы очень талантливые и перспективные. Я имею в виду детей. Но вакантные места в театральном классе… – тут Бородатый помедлил, – …места эти ограничены. Поэтому… вот…

Бородатый поднес листок к глазам и начал читать фамилии прошедших творческий конкурс:

– Алла Мирославская, Борис Сенин, Андрей Мицкевич, Ева Иванова…

Громкий, радостный визг огласил фойе. Вперед выпрыгнула девочка в джинсовом комбинезоне и в полосатых гетрах. Девочка трясла светлыми волосами и танцевала от радости, не переставая, кстати, визжать.

Бородатый со списком нахмурился.

– Ева, это театр. А театр – это, в общем и целом, храм. Скоро ты сама выйдешь на сцену и поймешь, какая сложная работа – быть артисткой.

Ева еще раз подпрыгнула от радости и остановилась. Мама Евы вышла вперед, строго посмотрела на дочь и взяла ее за руку.

Рома не понял, какая связь между работой артисткой, храмом и громким криком. Это очень даже хорошо, подумал он, если артистка умеет громко кричать.

Впрочем, Рома давно уже убедился, что взрослые часто говорят, только бы сказать. И смысл в их словах следует искать во вторую очередь.

– Иоффе и Черкизов, – закончил читать Бородатый.

Рома даже сначала не осознал, что назвали его фамилию. А после понял и задохнулся от радости. И тут же он услышал вопрос:

– А я?

Рома обернулся.

– А я? – спрашивал Юрик.

Бородатый, собравшийся уже было уходить, задержался.

– Как фамилия? – спросил он Юрика.

– Ясный, – ответил тот.

Бородатый еще раз глянул в список.

– Нет такой… Не прошел. Извини. На следующий год попробуй.

В голосе Бородатого слышались сочувственные нотки.

На Юрика было больно смотреть. Он сник, сгорбился. Словно ощетинился, опустил голову и выставил ежик черных волос.

Рома сильно расстроился из-за своего старого друга.

– Это ничего… – сказал он Юрику. Но тот скинул его руку с плеча.

– Я в порядке, – грубо ответил Юрик.

Мальчика, который читал стихотворение перед Ромой, под руки выводили из театра родители. Мальчик рыдал и елозил по полу ногами. Родители были возмущены:

– Не взяли! Он «Евгения Онегина» наизусть знает, а они не взяли…

Остальные родители сочувствовали, жалели. Но мама и папа мальчика, знающего наизусть «Евгения Онегина», не унимались:

– Да они там звери! Просто изверги!

– Не мысля гордый свет забавить, вниманье дружбы возлюбя… – блажил мальчик в нарастающей истерике.

Рома отвлекся, наблюдая за разыгравшейся драмой, и совсем забыл про Юрика. А когда вспомнил, того уже и след простыл.

Рома выбежал из театра. Огляделся по сторонам. Юрика нигде не было. Очень нехорошо получилось, подумал Рома, как в театр взяли, так я сразу про друга и забыл.

Рома вернулся в фойе, хотел порадоваться с теми, кто прошел конкурс. Но настроение было испорчено.

Вдобавок среди родителей и детей появилась очень высокая и очень худая девочка с белыми прямыми волосами и громко заявила:

– У меня кошелек украли!

Она обращалась не к кому-то конкретно, но ко всем сразу, как оратор на митинге:

– У меня украли кошелек!

– Как это украли? – спросила одна из мам. Родители, как и все нормальные люди, в критические моменты задают нелепые вопросы.

Девочка сказала, что она оставила кошелек на стойке в раздевалке, а когда вернулась, кошелек пропал:

– Бисерный, с сердцем посередине!

– А кто там ходил мимо? – спросил один из пап деловым тоном.

– Да вы все и ходили, – ответила девочка.

После этих слов у присутствующих тоже испортилось настроение, и вскоре фойе опустело.

Позже, когда Рома ехал в вагоне метро из центра к себе на окраину, он вспомнил цветной девчоночий кошелек с вышитым сердцем из бисера, который одиноко лежал на деревянной стойке, а потом пропал, словно растворился в воздухе.

2

Рому приняли в театральную школу. Теперь нужно было сообщить эту потрясающую новость маме и папе. Это означало, что до зимних каникул ему нужно перевестись в новую школу. Родителям эта идея наверняка не понравится.

Английскую школу, в которую ходил Рома, его родители считали лучшей в районе. Тем более чтобы устроить туда Рому, папе пришлось оплатить новое крыльцо школы. И теперь всякий раз, когда папа забирал Рому после уроков, он останавливался напротив крыльца, и взгляд его теплел, скользя по ладному синему козырьку.

Рома решил воздействовать на папу через маму. Это был единственный человек, к которому папа прислушивался. Кажется, других авторитетов для него не существовало. И если бы перед папой появился Галилео Галилей со словами: «И все-таки она вертится!» – папа исключительно из вредности ответил бы:

– Неужели? Не уверен.

Мама, по наблюдениям Ромы, пользовалась у папы несравнимо большим авторитетом, нежели Галилео Галилей.

Когда Рома вошел на кухню, мама занималась обычным для себя делом. Вернее, двумя делами. Она курила и говорила по телефону. Ну и еще ходила из угла в угол.

Не выпуская сигарету изо рта, мама через равные промежутки времени повторяла в трубку:

– Ага… Ага… Ага… Ага…

Так могло продолжаться довольно долго, поэтому Рома решительно обозначил свое присутствие: