Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1 - [50]

Доктор Ренар мне тоже показался приятным малым. Маленький и худой, без каких-либо признаков тонзуры, не особенно гладко бритый, он при ближайшем рассмотрении оказался в компании самым старшим. Родители или крестные славно подшутили над ним, дав такому рыжему, узколицему парню имя Ренар: он пресильно походил на лисицу и был скорее некрасив, но весьма приятен в обхождении. Он обработал вином мою ранку, сказав, что она пустяковая, и вечером у огня прижег ее железным прутом. Было очень больно, но я стерпел и даже не вскрикнул из желания понравиться новым знакомым. Ренар похвалил меня, сказав, что я малый терпеливый. Даже похвала из уст графини Бланки не могла бы меня больше обрадовать. Я в самом деле поверил, что начинается новая жизнь, и она будет, Божьей милостью, лучше прежней. Свое распятие я положил в торбу на поясе и все время ощупывал его, благодаря Господа; Адемар заметил, что я с чем-то вожусь, но не спросил, поняв, что я стесняюсь показывать.

Большой Понс за весь день нашего общения сказал от силы пару слов. Мрачный вид его сперва пугал меня; но уже к вечеру я привык, догадавшись, что бедный малый просто беспросветно глуп. Однако он был очень предан Адемару. А когда улыбался, лицо у него делалось доброе и простое, как будто детское. Хотя трудно представить ребенка такого огромного размера.

— Большой Понс, он у нас вот какой, — выразился вечером Адемар и постучал костяшками пальцев по стволу ближайшего дерева, а потом — по голове Понса. Звук получился примерно одинаковый. Понс смущенно улыбнулся, будто польщенный такой «лаской». Он явственно преклонялся перед Адемаром и считал своим учителем, может быть, даже сеньором. Это немного настораживало поначалу — но потом я лучше узнал обоих и привык. Адемар, как выяснилось, и в самом деле каким-то боком Понсу сеньором приходился. — Вся сила ума у него в рост ушла, — смеялся Адемар. — Зато он парень добрый. Хороший христианин. Лучше бы все были такими, как Понс. Понс, он честный, и мухи не обидит, а что мозгов Бог не дал — так это Божья отметина, сказано же: «beati pauperes spiritu»[11].

Понс, очень довольный похвалами, казал в улыбке крупные редкие зубы. Ренар Лис мешал палкой в котелочке, где варился суп из шкуры от солонины. Скромный ужин — зато после хорошего обеда. Дело было уже за городом, совсем неподалеку от стен: тут многие посетители ярмарки стояли лагерями в шатрах среди деревьев, пестрели навесы, горели костерки — как будто шла мирная, неторопливая осада нашего Провена. У моих новых друзей тоже был шатер, вернее, штопаная-перештопаная палатка. Но ее по случаю хорошей погоды не стали натягивать, удоволившись тем, что побросали на землю плащи и сидели на них. У Адемара и его друзей были, по их словам, еще дела на ярмарке, они собирались чем-то подзаработать и с кем-то встретиться. Я не знал ничего об их делах, даже не догадывался, но заведомо считал их хорошими. Вот ведь, какие хорошие люди! Не может быть, чтобы они что-то плохое делали. Да и Адемар мне честное слово дворянина дал, что они не разбойники — значит, так оно и есть. Не разбойники, студенты, христиане. Набираются ума. И еще кой-чем занимаются.

Я попросил, подкатываясь к Адемару под теплый бок, рассказать историю. Только хорошую, поправился поспешно, вспомнив про шатлена де Куси и съеденное сердце. Что-то сердце не лежало к рассказам о горестях, даже самых возвышенных. Тепло было, и снаружи от костра, и внутри, в сытом животе, и даже казалось, что все будет хорошо. Адемар засмеялся. Хороший у него был смех, какой должен быть у старших братьев… или у молодых отцов. Прости, любимая, ты ведь понимаешь, что после непоправимого греха, побега из дома, я продолжал надеяться на спасение и невольно искал себе нового отца. Такого, которого мог бы чтить без непосильного старания.

Историю, историю, лениво подхватили остальные. И наш старший не стал отпираться и говорить, что из него плохой рассказчик, что дома у нас служило обязательной прелюдией к сказке или жесте.

Ладно, сказал Адемар, у меня есть отличная история. Про собаку. Ведь ты, парень, любишь собак?

Да, люблю, ответил я неуверенно, вспоминая отцовского зловещего кобеля, который за мною следил (и как мне казалось — обо всех моих проступках докладывал мессиру Эду.)

Большой Понс, которому немного было надобно для счастья и покоя, уже храпел с присвистом, как будто его здоровенное тело оповещало остальные тела: «Я, мол, поело! Ох, хорошо поело!» Мне нравились эти люди. Может, пламя костра тому виною — оно делает лица красивыми и прекрасными, а так как все жмутся к теплому огню, невольно сидят бок о бок, как братья. Даже Грязнуха Жак казался приятным парнем. Тем более что сидел по другую сторону костра.

Жил да был на свете один вагант, начал Адемар, усмехаясь сам себе. Своей особенной усмешкой — одной стороной рта. — Хороший был парень, крепкий, в меру ученый и ловкий… Вроде меня. Только невезучий.

— А ты-то, скажешь, шибко везучий, — засмеялся Ренар Лис. Он тоже не спал и слушал со снисходительной улыбкой. — Тоже мне, везучего нашел! Я-то тебя голяком видел, так вот, парень, — это он ко мне, — на нашем везунчике Адемаре под одежкой больше шрамов, от шеи до пяток, чем в Париже школяров! Да не все — от доброй лозы: и от ножа найдутся, вроде твоего, и от чего побольше…