Рыцарь без меча - [91]

Приняв решение, Гидеон наконец погрузился в сон, но всю ночь его мучили тревожные видения.

* * *

Дождь закончился незадолго до заката. Вверху ещё стояли тучи, а впереди на западе небо горело золотом, отражаясь в лужах на мокрой дороге. Харт сидел на козлах и, прищурившись, смотрел серыми глазами на сияющий горизонт. Диаманта и Эдвин ехали в фургоне.

— Свежо, лучше остановиться в деревне, — раздался голос Харта. Он прикрикнул на Фиту, и они поехали быстрее, но вскоре остановились.

— Эй, Эдвин, иди сюда.

— Зачем?

— Поговорить надо.

Эдвин поцеловал Диаманту, выбрался из фургона и сел на козлы рядом с Хартом. Фургон тронулся.

— Ты всё-таки книжку-то далеко не убирай.

— Бери в любое время.

— Эдвин, мне один вопрос не даёт покоя… Я давно хотел спросить тебя. Ты говорил, что Мир Неба видел. А на что он похож? Какой он?

— Даже не знаю, с чем сравнить. Это невыразимо прекраснее всего, что я видел здесь.

— Это я уже понял по твоим рассказам. А получше можешь объяснить? Ну смотри, здесь тоже красиво, вон какой закат. Мир Неба выглядит так же, или он внешне совсем не похож на наш?

— Не знаю. Иногда я вижу Мир Неба и здесь.

— Что значит «здесь»? Эдвин, ты можешь рассказать по-человечески, как увидел его впервые? Почему ты говоришь намёками?! Терпеть не могу невнятностей!

— Это трудно описать…

— Ну уж попробуй как-нибудь!

— Хорошо, — согласился Эдвин. Помолчал и начал: — Первый раз я увидел его у Рэграса в замке. В конце пытки. Было так больно, что и смерть совсем не пугала. Но я боялся, что если соглашусь умереть, то и правда умру.

— Так бы и вышло. Так всегда бывает, — кивнул Харт.

— Когда боль стала совсем нестерпимой, я понял, что вот-вот всё закончится. И вдруг… Даже не знаю, как это описать. Появилось такое чудесное свежее чувство. Как тёплый ветер, как рассвет. И сразу стало легче. Я удивился и посмотрел на стену перед собой — там горел факел. Но он почему-то показался мне тусклым. А воздух продолжал наполняться светом. Только не таким, как от гайера, не холодным, а радостным, тёплым. Боль прошла. Потом я услышал голос Диаманты, очень тихо, как бы издалека. И Свет заполнил всё. Это ощущение в самом деле трудно описать словами, Харт… Я понял, что кроме этого Света, вообще ничего не существует. Я словно соединился с ним, он наполнил и меня, и пространство вокруг. Это такое блаженство!

— То есть ты просто видел свет?

— Нет… Не просто видел. Я понимал, что создан из Света, и что этот Свет всё соединяет, всё пронизывает. Разом ощутил всех — и Диаманту, и тебя, и Рэграса с Тербеком, и всех, кого знаю и не знаю, весь Великий Мир. Я понял, что все мы — одно. И что все мы на самом деле — Свет!

— Ну а Мир Неба?

— Я увидел или скорее почувствовал… бесконечный, прекрасный Мир. Совсем не такой, какой мы видим сейчас, здесь, вокруг — и в то же время это был он.

— Великий Мир?

— Да. Но совсем другой. Настоящий.

— Так наш-то Мир настоящий или ненастоящий? — озадачился Харт. — Ничего не понимаю!

— Когда я увидел Мир Неба, — медленно произнёс Эдвин, подбирая точные слова, — я понял, что вот эта знакомая реальность — как занавес, за которым настоящий, истинный Мир. Как ветхие одежды. Ну или как сон… А истинный Мир — невероятно красивый, сияющий. Такой радостный, ликующий, что дух захватывает! Я всё это скорее осознавал, чем видел… Свет и такую любовь, что в ней мгновенно исчезла вся моя боль. Всё, что было, просто ушло навсегда. Я понял, что этого и не было на самом деле. Это не больше, чем сон…

Харт усмехнулся.

— И эта дорога нам сейчас снится?

— И да, и нет.

— Ох, Эдвин. Я и раньше мало что понимал в твоих рассуждениях. А теперь вовсе ничего не понимаю. Но я тебе верю. Сам удивляюсь.

— Это надо почувствовать хотя бы раз, тогда всё встанет на свои места.

— Знаешь, к гайеру я пока не готов.

— Необязательно страдать, чтобы увидеть Мир Неба. Это любовь.

— Диаманта, — Харт улыбнулся.

— Да, только… Понимаешь, любовь может проявляться совершенно по-разному, но на самом деле, по сути, — она одна… Когда я смотрю на кого-то и вспоминаю Мир Неба, мне хочется, чтобы этот человек тоже узнал такую любовь.

— А когда ты смотришь на Рэграса? Что, тоже хочется? Или… Ладно, оставим Рэграса. Возьмём твоего дядю.

— Конечно.

— Но почему?! Ну как это, Эдвин? Твой дядя при мне несколько раз открыто оскорбил тебя! Его послушать, так тебя только за то, что ты актёр, надо в тюрьму посадить! Попадись мы к нему в руки — весь наш театр пересажал бы!

— Это не имеет значения.

— Как не имеет?! Где тут любовь-то?!! Ну всё, это уж слишком, — Харт досадливо вздохнул. — Или я непроходимо тупой, или ты надо мной издеваешься.

— Нет. Просто самолюбие тут ни при чём. Когда я смотрю на таких людей, как Рэграс, или на дядю, или на кого угодно ещё, я не чувствую к ним ненависти. Потому что я-то знаю, какие они на самом деле! А они этого не знают, даже не догадываются! Это всё равно что видеть кошмарный сон и не знать, как проснуться… Им кажется, что им есть чего бояться, кажется, что им есть кого ненавидеть…

— И они совершенно правы! Что, скажешь, нет? А война? Болезни? Человеческая подлость, в конце концов? Скажешь, бояться нечего? А как же сама жизнь? За неё не стоит бояться? С одной стороны, ты имеешь право рассуждать об этом, потому что знаешь, что такое боль. Но, с другой стороны, я не понимаю, как можно утверждать, что бояться нечего, пройдя через гайер? Как? Ты же чудом остался жив!