Рыбари и виноградари - [67]

Вдруг прилетел орёл, за ним сокол, за соколом — голубка. Сели за стол кушать. И говорят между собой по-птичьи. Ничего Иван не понимает. Может, заметили, что хлеб почат. А может, о своём о чём толкуют. Вдруг видит: орёл ему крылом машет. Подошёл Иван. Опять ничего не разумеет: щебечут птицы, клювы разевают, головами вертят. «Чирик-чирик. Курлык-курлык. Тчщ-тчщ. Йуд-хей-вав-хей…»

Не умеют по-нашему. Рассерчал Иван, решил показать неразумным, как люди говорят. Сел на кресло царское, кулаки в стол, да и закричал в голос. Страшно получилось, сам себя испугался:

— Счастья пришёл искать! А его нет!

Испугались птицы, вспорхнули, улетели.

Сидит Иван на троне небесном, в сиянии грозном, из глаз молнии сыплются:

— Где тут Бог?!! — кричит. — Зря, что ли, я умер?..

И вдруг понесло его куда-то. Вокруг красное, чёрное, белое, липкое, кровавое. И закричал Иван:

— А-а-а-а!!!

И родился ребёнок, наследник у царя-батюшки. Иваном-Царевичем назвали.

Максим нарисовал вилкой на бесценной скатерти таинственный узор.

— Вот оно какое — загадочное «Дерево сефирот», — шепнул он собаке.

В это время человек, похожий на Авраама, опять нарисовался на фоне алкогольного тумана и с лёгкой улыбкой полных, слегка изогнутых губ внятно произнёс:

— Если я правильно понял, конкретных опасностей, грозящих мирозданию, не замечено?

В самых простых замечаниях рава Штейна чувствовалась ирония. Вдобавок, в силу национальных особенностей, он всегда формулировал вслух то, что у других пряталось на задворках ума. И этим изрядно возбуждал ситуацию.

Стараясь сделать это незаметно, барон бросил быстрый взгляд на жену, как запутавшийся артист с надеждой вглядывается в окошко суфлёра. Чем тут же привлёк всеобщее внимание к баронессе.

— То, что не проявляет себя явным образом, намного страшнее, — веско заметила мадам.

— Конечно. Вы абсолютно правы, — облегчённо согласился рав Штейн, кивнув официанту на свой опустевший бокал.

Многие последовали его примеру. После новых разъяснений обстановка стала совсем непринуждённой. Каждому хотелось внести свою лепту в планы спасения человечества.

Поэтому решили приступить к главному блюду: стейку из тунца минутной обжарки в сезамовых семечках и крупной морской соли. Сытый главнокомандующий — залог успеха военной компании.

После поддержки жены барон вновь обрёл уверенность, как военачальник, обнаруживший, что война чудесным образом выиграна:

— Предлагаю поручить разобраться с ситуацией оперативной группе в лице мадам Ольги Меретовой и месье Вадима Кротова.

— Поскольку реальной угрозы нет, группа должна быть усилена, — решительно заявил рав Штейн.

Барон внимательно взглянул на того, пытаясь обнаружить сарказм. Несколько секунд они не мигая разглядывали друг друга, словно дети, играющие в гляделки. Никто не дрогнул. Первой сдалась кукушка в часах. Она нервно выскочила и прокуковала ничью, затем повторила восемь раз для глухих.

Гости вздрогнули. Привыкнуть к страшным звукам механического чуда было невозможно. Да и выглядела птица ужасно: взъерошенные перья на голове, похожие на петушиный гребень, клюв, острый, как у дракона, длинный раздвоенный змеиный язык и глаза навыкате. Её «ку-ку» отдавало замогильным кашлем, а где-то в глубине механизма стонали, скрипели и рыдали поджариваемые грешники.

Немецкий часовщик Кеттерер, создавший подобные часы в начале XVIII века, первоначально задумал сделать главным действующим лицом петуха. Однако хриплое «ку-ка-ре-ку», похожее на кашель из утробы устройства, пугало посетителей. Пришлось делать более миловидную и простую в звучании кукушку, а часы с чудовищным петухом остались в единственном экземпляре в коллекции барона. Ему нравилось.

Прокашлявшись, птица сверкнула напоследок рубиновыми глазами, обещая страшную кончину всем присутствующим, и сгинула.

Девять часов. Максиму вспомнилось: «И сделалась тьма по всей земле до часа девятого, и померкло солнце, и земля потряслась, и камни раскололись, и гробы отверзлись, и многие тела усопших святых воскресли… и явились многим». Вновь взглянул на загадочных старцев. Те, похоже, дремали и не собирались своим явлением пугать живых.

Неожиданно баронесса горячо поддержала рава Штейна:

— Действительно, ситуация крайне серьёзная, и группу надо сделать максимально боеспособной. А ты, — обратилась она к мужу, — будешь лично контролировать всё происходящее. Это, конечно, потребует массу сил и времени, но кто говорил, что ноша твоя легка…

Барон заслушался жену.

— Усилим группу. Добавим мадам Софию Берзон и месье Максима Михайлова. Командир группы — мадам Берзон. Получается русскоговорящий коллектив, что, безусловно, поможет взаимопониманию. Пусть поедут в некоторые наиболее проблемные места. Разберутся. Попытаются восстановить связь с высшими силами.

В тишине, наступившей вслед за этими словами, все разглядывали избранных с состраданием и любопытством, как смотрят на безнадёжно больных.

Максим взглянул на пса. Тот пожал плечами. Новость не переваривалась. Мозг пытался отмахнуться от назойливого звонка будильника, возникшего на краю сознания. Речь барона казалась слишком сложной, лишь набор имён был смутно знаком. Проснувшийся разум не дал покоя. Он громко и настойчиво стучал в сознание, словно подгулявший пьяница. Дебошира впустили, но потребовалось время, чтобы понять следующие слова Софии, пытавшейся что-то уточнить: