Рыбалка в Пронькино - [25]

Прошли запущенным двором, поросшим лопухами и бурьяном. К покосившейся стене ветхого сарая, кое-как сколоченного из кривоватых досок, потемневших от времени, прислонилась заржавленная коса с заскорузлым держаком. Рядом с косой примостились щербатые деревянные грабли. Двери у сараюшки не было. От неё стались лишь ржавые дырья от шурупов, на которых когда-то держались петли, вывернувшиеся в конце концов из истлевшей притолоки. Внутри сарайчика у стенки был свален в беспорядке мелкий хворост, который старому травнику было под силу собрать и принести из леса. Под дощатым навесом был врыт в землю огромный железный чан, наполненный почти до краёв смесью сухого моха и торфокрошки.

— Зимой обогреваться им буду, дровишек-то взять негде. — пояснил старик, перехватив взгляд Дуэйна.

В избе, и в сенцах и в горнице, повсюду висели под потолком и на стенах пучки различных трав, на полках поблёскивали сквозь густую пыль множество стеклянных банок и бутылок с мутными настойками без этикеток, а в переднем углу стоял, прислонившись, черенок от лопаты со вздетой на нём страшной шипастой трёхглазой головой с вывороченными ноздрями и огромной пастью, усеянной в три ряда зубами типа акульих.

— Скажи, дед, это кто такой у тебя тут, как оно зовётся? — спросил Лёха, указывая пальцем на засушенную голову.

— Этот? Спаситель это мой, а как зовётся, извини, не знаю.

— Спаситель? — хмыкнул Лёха. — А поглядеть, так подумаешь наоборот, погубитель.

— Я об ту пору болел сильно. — пояснил дед. — Радиация меня одолела, помирал я. И вот помню сижу я, раскурился кое-как, и стал сильно думать и просить: приди ко мне какая-никакая живность, если не рыбка то хоть кто-нибудь с озера чтобы я поел её да поправился. Вот — приполз этот, стал в дверь скрестись. Открыл, гляжу три глаза, зубов полна пасть, ног нету, ласты как у тюленя. Как звать не знаю. Я его топориком порубил, сварил и поел. А голову — для уважения — засушил и поставил на парадное место, как памятник энтому лысому херу, как его бишь звали-то? Ну какой в прежние времена на площади стоял и на винный магазин рукой показывал?

— Ленин что ли? — выдохнула Машка, невесело усмехнувшись.

— Ну да, вроде как он. Вот времена тоже были интересные, в какой райцентр ни приедешь, везде этот лысый хер стоит и культяпкой гипсовой в небо тычет. Поди ещё и доселе не всех посшибали.

— А как же это он тебе дался под топорик-то? — удивился Толян. — Тем более если ты говоришь, помирал.

— А он меня спросил, знаешь, сперва. Тебя хошь, говорит, сейчас съем и в себе снесу тебя в озеро. Мясо твоё старое, больное, тебе не нужное. Там в озере тебе новое мясо дадим. Пока что рыбье, другого у нас нету, будешь пока так жить. Жабрами дышать, хвостом рулить научишься, плавниками орудовать. А главное — поймёшь самую суть всего, что где и зачем. И смысл у тебя появится. Хочешь прямо сейчас или страшно пока? Отвечаю ему, страшно конечно. Ну тогда, говорит, забери меня в себя. Возьми вон топорик, поруби меня да поешь, сразу и охрияешь. Мясо твоё молодым не станет конечно, но я зато внутри тебя буду, сгнить ему не дам. А главное, ты всё сразу поймёшь, и про себя, и про нас, про озёрных, и будешь мыслями всё время с нами, через меня. И нам поможешь, как и мы тебе помогли.

— И как это он прямо вот так легко уговорился? — Толян недоверчиво сощурил левый глаз.

— Как я уговорился? Да просто очень. Когда меня отправили ко мне на помощь, сказали чтобы я действовал по обстановке, потому что до меня ни один местный к озёрным за помощью не обращался даже в мыслях. Их — или лучше теперь сказать — нас — только поймать да сожрать норовили. А тут я сам нас позвал… Ну вот, мы меня ко мне послали и велели нам проявить ко мне уважение.

— А чё ж вы его тогда к Женьке Мякишеву не проявили? — нахмурился Лёха.

— А потому что надо было к озеру тоже с уважением подойти, а не тыкать острогой в кого попало! — запальчиво возразил Иван Макарович. — Вот ты к примеру в меня острогой тыкать будешь если когда трезвый?

— А это, надо сказать, зависит… — мрачно изрёк Толян. — Ты-то сам теперь кто?

— Это ты, Анатолий, сперва мне скажи, сам ты кто? Посля всей радиации… А я как был Иван Макарыч, таковым и остался. Только мне озёрные понятие дали через принятие их плоти.

— Ты тоже причастился, значит? — хмыкнул Василий, оторвавшись от подпираемой им притолоки и со вкусом почёсывая клешнёй спину между лопатками.

— Ну да, примерно на годик попозжей тебя.

— Васька, чё ты врёшь? — Машка решительно шагнула к Василию и близко исподлобья заглянула в глаза. — Все же в деревне знают, что клешню свою ты в речке получил, а не в озере! Ты, Васька, химера недоделанная, и к озеру не примазывайся!

— Машута, а ничего что речка Утоплянка в Волынино озеро впадает? — возразил в ответ Василий. — Мне вещий сон из озера был, и сказано было что плоть мне оттуда дана настоящая. Это только Иисус с понтом дела вместо живой плоти просвирки раздавал, за что потом и поплатился.

— Это правда, дети мои. — прошелестел старый агроном. — Просвиркой живую плоть не заменишь — веры настоящей не будет! Васята, ты на озере ребяток-то наших побереги, они ведь не готовые ещё.