Рыбаки уходят в море… - [5]

— Но мы еще встретимся?

Она только взглянула на меня и улыбнулась.

После этого мы часто встречались. И как не встретиться в маленьком поселке? Тут не требуется никаких особых ухищрений — это тебе не большой город, где назначаются свидания под часами в определенное время, хотя бы уже потому, что там вообще не было уличных часов, которыми можно воспользоваться для этой цели.

Мы без конца бродили по окрестностям поселка, разговаривали или молчали, а тем временем в нас росла любовь. Разумеется, мы — то есть я — никогда о ней не упоминали. Обязанность сделать первый шаг, произнести первое слово лежит на нас, мужчинах, если чему-то суждено во что-то вылиться. Мы гуляли по поселку, за околицей, забирались в горы, у подножия которых лежал поселок, выплывали в море. И все это были поставленные на научную основу эксперименты, хладнокровные расчеты, с помощью которых я надеялся запустить в конце концов когти в свою добычу. Ибо, если вы уже помолвлены, какой смысл без конца карабкаться с возлюбленной по скалам, слоняться по лавовым полям и болотам?

Я учил ее правильно грести. Сначала весла у нее не доставали до воды. Потом она била ими по воде плашмя, или же они почему-то начинали выскакивать из уключин. Между прочим, вся эта чушь гороховая выходила у нее чертовски мило. А когда я, желая ей помочь, сел рядом и взялся одной рукой за рукоять весла, а другой, естественно, обнял ее за талию, она сказала:

— Греби со своей стороны, я сама справлюсь.

Вот такая она была во всем. Ее душа, твердая как сталь, скрывалась за семью засовами в девичьем тереме с железными решетками на окнах. И вместе с тем — дивная мягкость талии. Мне ничего не оставалось, как позволить ей колотить веслом по воде и заливаться от натуги краской. Зато какой гордостью вспыхнули ее глаза, когда она наконец вдруг сообразила, как надо грести. Она была счастлива, с головой уйдя в свое новое занятие, и мне пришлось последовать ее примеру. Да, Тоуроддур, жизнь полна трагизма.

Первую попытку я предпринял, когда только-только начался отгон овец с горных пастбищ. Это я хорошо помню, потому что незадолго до того приехал из деревни, до отвала наевшись перед отъездом каши с изюмом и баранины. В те дни на лугах уже резали овец. Ах, что за овцы — сущие агнцы божий! Не припомню себя в более радужном настроении, чем тогда. Уписывать баранью грудинку с нежнейшим, точно бархатным, мясом, высасывать сок из малейшего углубления в косточке, хлебать изумительно наваристый суп, в котором плавают соблазнительные кусочки мяса и курдючного сала, — какое наслаждение! Да, те времена давно миновали и позабылись, разве что слюнки сглотнешь при воспоминании. Даже шампанское вряд ли привело бы меня в столь веселое расположение духа, к тому же по дороге домой, в сумерки, мне посчастливилось встретить ее. Я бодро шагал, переставляя свои тощие ноги, обутые в тесные сапоги, на мне были узкие брюки для верховой езды, она шла рядом, пышная, свежая, словно только что распустившийся розовый бутон. Мой необычный костюм, по-видимому, как-то странно на нее подействовал: она вдруг очнулась от всегдашнего восхитительного безразличия и перевела разговор на более личную тему.

— Ты еще долго здесь пробудешь? — В ее голосе мне послышалось некоторое волнение.

— Пока не знаю. Еще не решил, может, до середины осени, а может, и до зимы. — Я сказал так нарочно, понимаешь, мне хотелось проверить, до какой степени это ее волнует.

— А куда ты потом уедешь? — продолжала она. В душе я ликовал: стало быть, все идет как надо. Суп и вареная баранина совершенно меня опьянили.

— Думаю, сперва съезжу домой, а потом, очень скоро, вернусь обратно, ведь у меня здесь осталось еще много работы, — ответил я.

Отъезды, прощания, разлука обыкновенно рождают в душе печаль и умиротворение, даже если вы отпускаете от себя всего лишь наемную работницу по окончании летнего сезона или продаете овцу или лошадь, годную разве что на убой. В такие моменты людям кажется, будто они на миг приобщились к вечности. Однако к Дудде это никакого касательства не имело. Нет, она только еще больше притихла и стала еще больше похожа на королеву.

Я проводил ее до дому. Ни в доме, ни возле дома не видно было ни души. Я стоял по эту сторону порога, она — по ту. Рука у нее была плотная, мягкая. Обычно она пожимала мою руку один раз и затем высвобождала свою осторожно и вежливо, словно боялась обидеть. На сей раз я задержал ее руку в своей подольше. Я чувствовал, что сердце у меня в груди прыгает, будто хочет выскочить. Когда она попыталась высвободить руку — правда, медленнее, чем всегда, но это уже ее дело, — я крепко сжал ее ладонь и притянул девушку к себе. Конечно, она не могла видеть в темноте, каким огнем горели мои глаза.

— Нет, — сказала она. — Не надо.

Я не заметил, что разделявшая нас дверь была уже наполовину прикрыта, и, когда я потянул ее за руку, вместе с ней подалась и дверь.

— Дудда, — сказал я. Одно слово, но я постарался вложить в него всю свою любовную тоску и преданность, после чего отпустил ее руку. Освободившись, она снова приоткрыла дверь, точно в знак признательности за то, что я не повел себя как разъяренный зверь, произнесла: «Спокойной ночи», и дверь захлопнулась.