Рыба - любовь - [35]

Я потер подбородок. Ведь я представлял себе, что мы поплывем по Ориноко на пароходике, ну таком, с большими лопастями, вроде тех, что ходят по Миссисипи, на палубе — шезлонги, за которые цепляются нависающие ветки деревьев. Беатриса поддерживала во мне эту иллюзию — зачем пугать меня раньше времени… Она показал мне на людей в зале, те искоса поглядывали на нас…

— Посмотри, все, кто здесь, ожидают разрешения. Или первого, или второго. Нам остается вычислить тех, кто почти у цели, самых ловких, кто умеет лучше всех маневрировать, у кого здесь есть рука. В идеале, нам бы попасть к искателям урана.

— А почему мы тогда не остались с вертолетчиком? — спросил я, уже не думая о горьком осадке, который оставила во мне встреча с ним. Я чувствовал, что ничем не рискую. Раз мы расстались с бородачом, значит, у Беатрисы были на то свои причины.

— Я не хочу вертолет, я хочу пирогу, — отрезала она.

Толстуха поставила перед нами два больших стакана с красноватой, похожей на сироп жидкостью и соломинками.

— Что это? — спросил я, понюхав эту бурду.

— Понятия не имею, пей. Выбирать не приходится. Не капризничай, и так полный бардак. Здесь наверняка бывают гвардейцы, и было бы глупо все провалить только из-за того, что мы не понравимся Розарио.

— Как ты узнала его имя?

Она пососала свою соломинку, погладила пальцами мой сжатый кулак. Кто-то из клиентов окликнул толстуху, назвав ее Мерседес. В зале появился парень, похожий на индейца, в желтой рубашке и полосатых брюках, он сновал между столиками, подсаживался то к одной компании, то к другой и что-то лопотал, активно жестикулируя. Путешественники советовались, качали головой, и индеец отправлялся дальше. Беатриса взглядом следила за ним.

— Видно, предлагает провести их без всяких бумаг. Что ж, это тоже выход. Главное, миновать посты на реке, и лодки придется нести самим. Но надо убедиться, что проводник знает обходные пути… Будем надеяться, что он яномами. Похож, по-моему.

— На кого?

— На яномами.

Индеец наконец добрался до нас и сел, фальшиво улыбаясь.

— Shori? — спросила его Беатриса.

Никакой реакции, он только посмотрел на нее и заговорил по-испански. Судя по всему, он не был яномами. Беатриса выслушала его, а потом поведала мне, что, конечно, было бы неплохо взять его с собой, и тогда мы могли бы предлагать всех троих сразу: проводника, носильщика и переводчика. Но она не уверена в его компетентности. Она задала ему несколько вопросов по географии, но он сделал вид, что не понимает.

— Quando se scindo el Casiquiare y el rio Siapa[25]? — повторяла Беатриса на каждую его гримасу.

— Я бы все-таки предпочла яномами, — шепнула она мне. — Так мы берем его или нет?

Я поджал губы.

— А ты почитай по его руке, тогда и решим.

Беатриса кивнула, взяла руку удивленного индейца и склонилась над его ладонью.

— Ничего не вижу, она слишком грязная.

— Пускай пойдет помоет.

Я впадал в отчаяние, представлял себе, как мы неделя за неделей сидим в этом вертепе, улыбаемся хозяйке, пьем ее коктейли, от которых голова трещит, и выпрашиваем место во всех экспедициях подряд. И я стукнул кулаком по столу. Индеец встал, глядя на меня. Сидящие за соседними столиками обернулись. Наверно, вид у меня был грозный. Индеец, взвизгнув, отбежал в сторону и спрятался за спину высокого и широкого негра, который подошел к нам, поигрывая мускулами. Негр с высокомерным лицом заговорил со мной на незнакомом мне языке, глядя сверху вниз, что мне не понравилось.

— Что он там плетет?

— Говорит, что мы желанные гости! — перевела Беатриса.

Я уже начал разбираться в вольностях ее перевода и медленно встал из-за стола. Он был выше меня, но я — шире. Я соображал, где у него уязвимые места и куда лучше бить.

— Филипп, будь умницей.

На этот раз она переборщила. За кого она меня принимает? Кто я ей? Телохранитель, игрушка, носильщик? Я двинул кулаком не раздумывая, и на пол упал зуб. Негр рухнул под грохот бьющегося стекла. В одно мгновение все мужчины были на ногах. Я почувствовал, что и они охвачены животным возбуждением, предшествующим драке; когда противники не знают друг друга и оценивают свои силы. Согнутые руки, блестящие глаза, застывшие улыбки. Неделями они томились в очередях, заискивая перед секретарями, лебезили перед чиновниками, а я тем временем сопровождал Беатрису неизвестно куда и зачем. Им морочили голову всякой ерундой, меня тащили за собой, как слепого. Мы просто не могли не подраться. Я бросился в самую гущу, а они обломали об меня стулья. Все, как положено. На полу началась свалка. Ни единого крика, ни единого слова — мы дрались, словно дышали, беззлобно, честно, сосредоточенно, упоенно, как звери, заблудившиеся в чуждом им мире и наконец оказавшиеся среди своих.

Я откатился в угол зала и, поднимаясь на ноги, увидел Беатрису, она стояла, не двигаясь, прижавшись спиной к стене. Я улыбнулся ей. Бутылка разбилась о мою голову, я услышал свист, потом кто-то навалился на меня сзади, и я отключился.

Когда я приподнял голову и открыл глаза, оказалось, что я сижу на скамье, за решеткой. Не так уж сильно меня побили, скорее, мне было стыдно. Индеец, сидевший на корточках на глиняном полу, упершись в решетку, играл в кости. Увидев, что я пришел в себя, он пискнул и отошел в другой угол камеры. С нами оказалось еще четыре посетителя ресторана. Я хотел было позвать кого-нибудь, спросить, где Беатриса. Полицейский по другую сторону решетки дремал, положив ноги на стол. Над его головой крутился вентилятор. Сокамерники смотрели на меня, стиснув зубы. Я соображал, сколько времени был в отключке, но тут входная дверь открылась и вошел мужчина в штатском, наверно, комиссар, судя по тому, с какой поспешностью полицейский вскочил на ноги. Комиссар весело потирал руки, за ним появился маленького роста толстячок в рубашке «сафари», со светлыми усиками и хлыстом под мышкой. По знаку комиссара полицейский открыл дверь в камеру, и к нам, заложив руки за спину, вошел толстячок.