Рядом с зоопарком - [2]

Искупнулись, значит, и сидим, радуемся: каникулы! Наконец-то можно вздохнуть свободно. Хотим мы так вздохнуть — не особенно получается, потому что мешает, застряла в горле обида на школу. Мне, откровенно говоря, надоело быть троечником, даже твердым. Мог бы, конечно, хоть по литературе иметь четверку. Вадик немного не дотянул до отличника. Генка по поведению чуть было тройку не схлопотал, а это, говорит наша классная, может иметь очень дурные последствия.

Сидим. Смотрим — вдруг зашевелились кусты ивы. Они были еще почти прозрачными — легкие зеленоватые облачка на каждом, вот и все. Лошадь появилась неожиданно: не сломалась ни одна веточка, не треснул ни один сучок — просто выплыло еще одно облачко, только рыжее.

— Лошадь?! — удивился я.

— Ясно, не корова, — Вадик вроде не очень удивлялся.

Лошадь опустила голову, вытянула шею. Бархатистая шерсть лоснилась, глаза полуприкрыты. Словно здороваясь с нами, она опустила голову еще ниже. Черные блестящие ноздри дрогнули. Она втянула губами пучок жидких, только что пробившихся из земли травинок. Лошадь нисколько нас не боялась, потому что думала, наверное, только об этих травинках и ни о чем больше.

Передние ноги у нее были спутаны веревкой. Передвигаясь, она напряженно взбрыкивала ими. Генка сказал:

— Вот же гады, животных мучают! — и развязал веревку.

Лошадь помотала головой, и нам было непонятно, радовалась она освобождению или хотела сказать, что ей все равно.

Генка нарвал немного травы и подставил под мокрые лошадиные губы. Травинки исчезли с его ладони, а ладонь стала мокрой.

Генка у нас такой: никогда не знаешь, что вытворит в следующую минуту. Положил руку на высокую лошадиную шею и — можно было подумать, что сто раз это делал, — взлетел на лошадь. Она привстала на задние ноги, ржанула и сначала как бы нехотя, потом все быстрее и быстрее побежала по полю. Генка вцепился в черную длиннющую гриву, его подбрасывало, как в кузове грузовика, когда едешь по ухабистой дороге. Медленно, но верно он сползал с лошади. Через минуту-другую Генка должен был разжать пальцы и спикировать на землю. Мы бежали вслед за ним и кричали: «Держись!» Не проехав и ста метров, он мешком свалился на кучу прошлогодней картофельной ботвы. Конечно, об нее больно не ушибешься. Однако Генка сидел не шевелясь, в глазах у него стояли слезы.

— Что, больно, да? — спросил Вадик.

— Не-е, — протянул он. И вдруг вскочил и заорал: — Здорово! Братцы! Это черт знает что!

Генка сошел с ума. Генка хохотал во все горло. Плясал, набрасывался на нас с тумаками. Сначала мы стояли открыв рты, потом его сумасшествие передалось и нам. Орали, бросали вверх прошлогоднюю картофельную ботву и землю. А потом, обнявшись, запели:

Эх, тачанка-ростовчанка!

Наша гордость и краса!

Конармейская тачанка —

Все четыре колеса!

Пока шли до дома, спели «Тачанку» пять или шесть раз, здорово спели, громко — песня что надо. Мы ее в четвертом классе разучивали.

Глава вторая

Каникулы! Почему-то был уверен — скучать не придется. И завтра и послезавтра будут такими же, как сегодня. Неудачи в школе забылись. Словно бы все плохое, что было за год, случилось не со мной, а с другим человеком. Такое бывает только тогда, когда почувствуешь свободу и вздохнешь полной грудью. Кажется, я почувствовал, кажется, вздохнул. Но я знаю по опыту: если жить интересно, то время бежит так, что не успеваешь его и замечать. И вечером, когда я сидел один в своей маленькой комнате, подумал: а что, если записывать события, которые происходят со мной? Не все, конечно, только самые интересные, чтобы впоследствии, когда каникулы кончатся, вспоминать о прошлом.

Анна Георгиевна как-то на уроке литературы рассказывала, что Толстой вел дневник шестьдесят три года и только благодаря этому стал великим писателем. В своих записях он делился мыслями с самим собой и потомками.

С тройкой по литературе мне не светило стать великим писателем, да и потомков я представлял плохо, зато с самим собой на страницах дневника можно было быть вполне откровенным. Я взял одну из толстых маминых бухгалтерских книг и надписал печатными буквами: «Дневник». Потом, подумав, вывел подзаголовок: «Будни красного разведчика Кости Мухина».

В тот же день я сделал первую запись.

«Сегодня, только забрезжил рассвет, командир вызвал нас в штаб. Разговор был коротким.

— Я пригласил вас, — откашлявшись, начал он, — чтобы поручить очень важное и ответственное задание. От того, выполните вы его или нет, зависит судьба боя: вы должны проникнуть в расположение белых в деревне Березовка и хитростью завладеть обозом с оружием и боеприпасами.

Труден путь в горах Сихотэ-Алиня. Всюду подстерегает тебя опасность. Один неверный шаг — пропасть заключит тебя в свои объятия, освободиться из которых никому не суждено. Там, где тропа выходит к горной речушке, хозяин тайги — тигр — поджидает свою жертву. Но лютей всякого зверя генерал Гнилозуб со своей шайкой. Никому нет житья от белого генерала…»

Глава третья

На следующий день мы снова пришли к карьеру. Надеялись увидеть лошадь. Не только увидеть, конечно… Мы уже знали, правда, пока еще со слов Генки, какое это необыкновенное удовольствие — чувствовать под собой разгоряченный круп коня, мчаться, мчаться, мчаться… Генка промчался не больше ста метров. И вряд ли так, что ветер свистел в ушах. Скорее, не промчался, а проехал, но мы все равно завидовали ему. Поэтому он начал немного задаваться, что вообще-то для него не свойственно. Хотелось выглядеть знатоком лошадей. Ну, таким, как Дроздов из передачи в «Мире животных». Знатоками мы стали все, но позже. Особенно Вадик. Больше в теории, конечно. Записался в городскую библиотеку и кипами таскал оттуда журналы «Коневодство и конный спорт». И еще потому, что он был ближе к Алексею Петровичу, который разбирался в лошадях, может быть, даже и лучше, чем Дроздов. Генка же не любил вообще никаких теорий, зато в практике… Впрочем, я уже забегаю вперед. А надо бы все по порядку.