«Рядом с троном – рядом со смертью» - [5]

Ткнув в первый попавшийся горшок, парящий запахом пищи, я велел:

– Подавайте!

Охранник Иван принялся уговаривать:

– Погоди чуток, государь, ключник вборзе [5] буде, отворит ледник да кормовые клети, там господарские яства.

Природное упрямство заставило повторить:

– Давайте это!

– То ж хлопское снество, тебе такое вкушать невмочь, – вздыхал Лошаков, глядя, как кухонный слуга накладывает в огромную деревянную миску кашу из горшка, заправив её, однако, изрядной порцией топлёного масла из берестяного туеска. Вкус был вполне узнаваем, тот, кто в армии едал перловку, его не забывает. Аппетит был испорчен странным хрустом на зубах, источником которого оказались остатки некрупного насекомого.

– Пустое брашно не едаем, хучь сверчок в горшок, а всё с наваром бываем, – пытался развеселить меня юный кухонный служка.

Судя по усмешкам окружающих, такие гостинцы были не редкость и в господской еде, поскольку к поварам никто претензий не предъявлял. Решившись идти до конца, я дожевал остатки каши, заедая её огромным кусом хлеба, который показался на удивление вкусным, совсем как в детстве. Мне нравился кислый вкус свежего ржаного хлеба, хоть и был он испечён из муки грубого помола с отрубями. В качестве напитка была предложена мутная густая жидкость со странным запахом.

– Овсяной кисель, царевич, – пояснил подавальщик, – а иных сытей дондеже не уготовили.

Знакомство с местной кухней было прервано звоном колокола.

– К заутренней созывают, на обедню. Поспешать нам надобно к собору Спаса Преображения, – поторопили меня оканчивать завтрак приставленные караульщики.

«Чудно, всегда казалось, что обедня в обед, – думалось мне. – Какой-то это неправильный мир».

Глава 4

На улице рассвело. Поднявшись по ступеням к храму, мы, пройдя паперть, вошли в залитый ранним солнцем притвор. Андрей Козлов остался там, а остальные поволокли меня внутрь.

– А он чего не идёт? – спросил я, указывая на отставшего.

– Нельзя ему, батюшка осерчал, епитимью наложил, – ответил мне присоединившийся к свите неизвестный дворовый. – Звал анчутку беспалого прямым именем.

– Кого звал?

– Нечистого, – посмотрел на меня как на умалишённого сопровождающий.

– Это, что ли, чёр… – договорить я не успел, рот прикрыл крепкой ладонью Ждан.

– Не поминай имя то всуе, – поучал воспитатель. – Учует аспид, еже кличут его, сице [6] явится на вызов.

Проведя к алтарю, меня поставили рядом с женщиной, числящейся моей нынешней матерью, вокруг нас встала её родня и ближние люди. Дьякон и протопоп уже начали службу.

– Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков! – выводил священнослужитель.

Прихожане вторили ему.

– Аминь, – далее вступал дьякон. – Миром Господу помолимся.

– Господи, помилуй, – отвечали все и крестились, я старался не отставать.

Однако моё религиозное рвение вызвало в толпе шёпот и пересуды, причина чего быстро стала ясна, ведь все, кроме меня, крестились двумя пальцами. Поспешно исправившись, я пытался следовать окружающим, но, когда дело дошло до молитв и тропарей, религиозное невежество проявило себя в полной мере. Даже шевелить губами в такт молящимся не получалось. Обряды продолжались более часа, и первые минуты казалось, что закончится молебен изгнанием еретика, то есть меня, из храма.

Но по прошествии времени стало ясно, что службы идут своим чередом, а жизнь своим. Прихожане переговаривались, сплетничали, на полу играли малые дети. По завершении молитв иерей стал совершать евхаристию. Механически скопировав действия причащённых, я получил свою долю Святых Тайн. После чего, пробормотав вместе с остальными благодарственные молитвы, был выведен из храма под напутствия священника:

– С миром изыдем!

– То Борискиным наущением не поминают имени твово ни в охтениях, ни в многолетях, будто ты не великого князя семя! – сказала высокая, статная женщина, что считалась в этом мире моей матерью, по выходе из собора и горько вздохнула. – Ладно, сын, ступай, гуляй с робятками-жильцами. А вы, дворовые, глядите за царевичем, дабы не тешился опаскою, головой за него в ответе!

Мне, старику, волей провидения занесённому в тело ребёнка, играть с детишками не хотелось совершенно, особенно во дворе, где недавно пролитая кровь была лишь присыпана землёй и песком. Поэтому, скрывшись из виду вдовы великого князя, я потребовал от кормилицы отвести меня к её мужу. Семья Тучковых была единственными людьми, которым хотелось полностью доверять. Воспитателя встретили у Красного крыльца. Закончив давать задания младшим слугам, он подошёл и внимательно осмотрел меня.

– Полехшало тебе? – не дожидаясь ответа, Ждан нахмурился. – Се худо травница цельбу творила. Лихоманка не трясёт? Разумею, жегомый [7] ты, господине.

Голова у меня чуть побаливала, рана на лице практически не беспокоила, изредка лишь дёргаясь пульсирующей болью, и причина тревоги воспитателя была не вполне ясна. Но Ждан уже кликнул дворовых и, отдав малопонятные распоряжения, кудато целенаправленно меня потащил. По пути удалось убедить его отвести меня в ближайшую светлую горницу. Там после неудачных попыток объяснить, что мне нужно зеркало, я добился лишь деревянной кадки с водой. Даже в таком несовершенном приборе для самонаблюдений было видно, что кожа вокруг пореза на щеке изменила цвет и припухла. Видимо, местный знахарь обработал мне рану действительно некачественно, просто промыв её и залепив живицей, и результат его трудов – вполне вероятный сепсис. Умирать в этот воскресный день хотелось не более, чем во вчерашний, и я начал требовать у дядьки хоть каких хирургических инструментов, медикаментов и перевязочных средств.