Рядом с солдатом - [23]

Я опять был на своем месте.

Я опять был в Севастополе.

— Где же ты теперь живешь?

— Как видишь, — Дмитрий показал никелированный ключик с выбитой на ушке цифрой «12», — числюсь в каюте на крейсере, а он на дне Южной бухты…

— Брось шутки шутить! Нам с Левинсоном тоже пора уже на якорь становиться… Где ты ночуешь?

— Пока здесь, в редакции. Но это временно. Занимаю койку уехавшего в командировку писателя Ряховского.

— Может быть, в гостинице обоснуемся?

В гостинице «Северной» на Нахимовском мы прекрасно устроились — она была совершенно пустой. Вскоре к нам присоединились писатели Леонид Соболев, Борис Войтехов, Петр Сажин, Леонид Соловьев, Лазарь Лагин, поэт Сергей Алымов, композиторы Мокроусов, Слонов, Макаров, Чаплыгин, художники Решетников, Сойфертис, Дорохов. Гостиница стала как бы штаб-квартирой одетых в военную форму представителей культуры и искусства.

С Федором Решетниковым мы встречались до войны на Челюскинской эпопее. Я был в спасательной экспедиции, а он в лагере Отто Юльевича Шмидта. Был он тогда мастером на все руки — руководил физзарядкой, струнным оркестром, регулярно выпускал стенгазету и был незаменим в поддержании бодрого, веселого настроения в лагере, хотя числился всего-навсего библиотекарем. В прошлом Решетников был беспризорником и к Шмидту попал «зайцем». На судне в одной из экспедиций его обнаружили в бункере с углем да-леко от родных берегов. С тех пор он и не расставался с Отто Юльевичем Шмидтом и участвовал во всех его арктических походах. С друзьями худояшика Костей Дороховым и Леонидом Сойфертисом мы очень подружились и часто выходили на «охоту» вместе — я с камерой, Решетников с мольбертом, а Сойфертис с блокнотом.

Когда наступал вечер, снимать и рисовать становилось невозможным, мы собирались вместе. Делились впечатлениями, рассказывали эпизоды, свидетелями которых были на передовой и в городе, и слушали новые песни своих друзей — композиторов Чаплыгина, Мокроусова и неразлучных, всегда веселых приятелей Слонова и Макарова.

Не было недостатка у нас и в поэзии. Веселый, остроумный, не унывающий никогда поэт Ян Сашин, малепький, кругленький поэт Лев Длигач и сухопарый, высокий Сергей Алымов были нашими любимцами. Собираясь вместе у кого-нибудь в номере, мы переставали обращать внимание на тревоги и бомбежки и верили каждый в свою, только ему предназначенную, участь.

— От судьбы не уйдешь! Кому быть повешенным — не утонет! — мрачно, без улыбки говорил Сергей Алымов и махал рукой на звеневшее от бомбежки окно. С ним мне было хорошо. Он все время думал о чем-то своем, иногда грустновато, сосредоточенно, иногда легко и с иронической улыбкой. Сергей был намного старше меня, в Севастополе мы отметили его пятидесятилетие. С ним все чувствовали себя удивительно хорошо и спокойно. Весь он был какой-то свой — простой и близкий. Алымов великолепно знал и понимал человеческую душу, прежде всего флотскую, и моряки любили его, тянулись к нему, несмотря на внешнюю сухость и мрачность поэта. Стихи он свои читал мастерски. Простые и незатейливые, тогда они были особенно понятны и дороги всем нам.

Так стабилизировалась наша жизнь в осажденном городе.

После первого штурма врага, порядком его измотавшего, севастопольцы обрели уверенность в себе и почувствовали свою силу.

Получив подкрепление, фашисты снова ринулись на осажденный город. Началось второе наступление врага на Севастополь.

Каждый из нас продолжал с еще большим рвением делать свое скромное дело. Трудились мы много, работать было интересно, рядом были увлеченные, умные товарищи и преданные друзья.

После утомительной и довольно рискованной съемки на Северной стороне — немцы бомбили батарею комбата капитана Матушенко — мы на катере вернулись с Рымаревым на Графскую пристань. Перед лестницей стоял, опираясь на костыли, раненый краснофлотец. Мы с Дмитрием стали помогать ему подняться по лестнице.

— А вы меня не помните? Я тогда был еще на двух ногах…

Наступила неловкая пауза, мы переглянулись, но так и не могли вспомнить моряка.

— Деревню Ассы и первый батальон морской пехоты помните? Комиссара Аввакумова и автоматчика Ряшенцева знаете?

— Да, да, помним — как же! — в один голос ответили мы. — А где они? Живы?

— Раненого комиссара на той неделе эвакуировали на Большую землю, а контуженый Ряшенцев пока ждет очереди. Нас вместе должны отправить на Кавказ…

Мы попрощались, и моряк, передохнув, заковылял к Дому флота.

— Слушай, Дима! Давай разыщем Ряшенцева и, если он не очень сильно контужен, попросим у начальства приписать его как ассистента в нашу киногруппу.

— Я думал о том же, — поддержал меня Рымарев.

Костю разыскать было не так легко. Но совершенно случайно, зайдя в фотолабораторию при Доме офицеров, мы выяснили, что он временно исполняет обязанности фотокора. Когда мы вощли в маленькую фотолабораторию, Ряшенцев забурчал недовольно:

— Ну кого там носит?! Это ты, Хряпкин? Сколько раз тебя просил стучать сначала…

— Не шуми, Костя! Не засветим мы твои уникальные кадры! Лучше постарайся узнать, на кого шумишь.

Красный свет блеснул в очках Дмитрия. Ряшенцев стушевался, но нас не узнавал.