Рядом с Алей - [46]

Очень молодая, худенькая, черноволосая девушка, прижимавшая к себе большую хозяйственную сумку, была явно смущена. Она прошла в кухню и села на предложенный стул. Мы молчали, с некоторым любопытством на нее поглядывая. У нее было восточного типа лицо, красивые вьющиеся волосы, изумительно черные ласковые глаза, красивые маленькие руки.

– Меня зовут Лена, – сказала она, не зная, к кому из нас обратиться, и, не убирая с лица прядей волос, сказала как-то в пространство: – Я прочитала стихи Марины Цветаевой и так была потрясена, что последнее время только об этом и думаю. Я навела справки и узнала, что у Цветаевой есть дочь, что она живет со своей подругой недалеко от Москвы, в маленьком городке Калужской области, в своем доме и что фамилия ее Эфрон. Адрес и номер дома не удалось разыскать, но зато достала у знакомых вот этот снимок домика и узнала, что он стоит на берегу реки. С этим снимком я приехала в Тарусу, но не хотелось расспрашивать, и я решила пойти по берегу Оки, сверяя со снимком все попадающиеся домики.

Пока она все это говорила, со стула, на котором она сидела, начала тихо капать вода. Заметив воду, девушка постаралась прикрыть ее сумкой, но, видя нашу приветливость, откинула волосы с глаз и, уже глядя в лицо Але, сказала с лукавой застенчивой улыбкой:

– Домик я нашла очень быстро, он был хорошо виден с реки, но тропинка к нему шла сбоку, и я ее сперва не заметила. Тогда я стала карабкаться прямо по склону, чтобы там, уже наверху, найти дорожку к дому.

Весь обрыв был еще покрыт утренней росой, и, не добравшись до верха, она поскользнулась на мокрой глине и скатилась вниз. Внизу увидела, что вся юбка заляпана глиной. Сняв ее, благо вокруг никого не было, прополоскала в реке, потом выжала и надела на себя. Когда просохли ноги, она обула тапки и решила снова штурмовать склон, теперь уже по тропинке.

Из-под стула бежала струйка розовой воды. Мы все трое весело рассмеялись.

– Ну вот, а теперь расскажите все, что сможете, о себе. Если хотите, можете снять мокрую юбку, мы ее повесим на террасе.

Снять юбку Лена отказалась, но глядела увереннее и начала рассказывать.

Ее мать, Клавдия Георгиевна, окончила музыкальный институт им. Гнесиных, очень сдружилась с Еленой Фабиановной1 и по ее желанию осталась работать в институте. (Родившуюся потом дочь она назвала Еленой в честь Гнесиной.)

В тот первый день нашего знакомства, сидя в мокрой юбке в нашей кухоньке в Тарусе, Лена, очевидно, внутренне преодолела какой-то заслон застенчивости и рассказывала о своей жизни с поразившими нас откровенностью и доверчивостью. Говорила она хорошим языком, разбавляя рассказ добродушным юмором. Лена окончила школу и жила в Столешниковом переулке в коммунальной квартире.

Денег в семье было маловато, и пришлось подыскивать работу, чтобы помогать матери. Лене хотелось зарабатывать деньги в такой области, где она могла бы приносить ощутимую пользу. И пошла она поэтому работать санитаркой в Первую градскую больницу. Когда она приходила на дежурство, больные встречали ее радостно. Она уже знала, о чем надо говорить с каждым, чтобы облегчить его состояние.

Через непродолжительное время она потеряла аппетит и стала плохо спать. Врач посоветовал ей сменить профессию, так как при ее повышенной эмоциональности -работать в больнице было нельзя. И стала Лена работать киоскером, куда привела ее любовь к чтению. Тут поначалу все пошло хорошо. Но по доброте своей Лена часто давала книги «в долг» в ответ на просьбу какого-нибудь студента и клятву «завтра же заплатить». При таком ведении торговых дел из первой же заработной платы с нее вычли недостачу. Слава о доброй киоскерше распространилась по району, и Лена поняла, что здесь она на жизнь не заработает.

Она попробовала заняться литературным трудом. Написала поэму о Марине Мнишек, о том, как она сидела в заключении в башне коломенского кремля. Там и до сих пор одна из башен называется «Маринина». Потом Лена попала в администрацию Большого театра. Она была безукоризненно аккуратна, вежлива, услужлива. Приходилось печатать репертуары, какие-то отзывы, даже газетные очерки. Работа ей нравилась, и она начала втягиваться в театрально-закулисную жизнь. Дежурные привыкли пропускать ее через служебный вход, не спрашивая удостоверения, считая ее одной из кордебалетных девушек. Иногда она оставалась до начала балета, а потом в темноте бежала в царскую ложу, где устраивалась полулежа, укрывшись за деревянной резьбой балкона. Лена обещала нам добыть хорошие места в партере на балет «Спартак». Она сказала, что в свободное время сочтет за счастье помогать во всем дочери Цветаевой.

И стала она приезжать в Тарусу, приходить по вечерам в Москве, включаясь в Алину литературную и не только литературную работу. С нашей кошкой Шушкой у Лены сразу же сложились доверительные и дружеские отношения. Весной и летом, когда мы уже жили на даче в Тарусе, Аля иногда давала Лене какие-то продуктовые поручения. Шушка встречала Лену у самой калитки, стоя на задних лапках, и бурными прыжками сопровождала ее, восторженно обнюхивая сумку, до самого дома. Мы отвели Лене нашу светелку на втором этаже, со входом по наружной деревянной лестнице и открытым балкончиком с видом на поленовский Борок. Внизу под обрывом несколько раз в день проходили колесные пароходики, вдали был пляж и место купания всей Тарусы.