Рябиновая ночь - [44]

Неторопливо шла она крутым берегом. Дневной ветерок унялся. Воздух был пропитан душистым запахом земли. От Онона, где ворочались неуклюжие льдины, несло сырым холодом. В заречье с гор по распадкам с шумом неслись потоки воды. Турпаны на утесе брачным танцем провожали заходящее солнце. Самочка, кланяясь, ходила по кромке обрыва, самец кружил возле нее. Их крики разносились далеко по степи.

Тетушка Долгор подошла к Белому камню и замерла в почтительной позе. Упавшие трепетные сумерки поглотили дневные звуки, и слышно было, как в расщелинах камней гнездятся на ночь пташки. А тетушке Долгор казалось, что это дает о себе знать Хозяин земли. Она достала из кармана разноцветные ленточки, привязала их к березкам и зашептала:

— Хозяин земли. Бархан, наш батюшка родной. Соблаговолите для наших парней и девчат удачу. — Поклонилась она Белому камню, положила на выступ ломтик сыру, кусочек брынзы и конфету и опять зашептала: — Примите мое скромное подношение. Счастья и благополучия дайте всем, в году грядущем урожай хороший пошлите.

Так поговорила она с Хозяином земли, потом низко поклонилась ему и с чувством исполненного долга пошла к полевому стану.

А в общежитии, в кругу парней, Маруф Игнатьевич вспоминал о старине.

— К трактору мы сейчас привыкли, как к коню, — говорил он, — а что было, когда в первый раз увидели: и смех и грех. Зимой в тридцать втором закончил я курсы при МТС. Весной получил трактор и гоню его в деревню. А за мной следом и пешие и конные. Буряты за сто верст приезжали посмотреть на огненную телегу, так они автомашину и трактор называли. Подъехал я к деревне. Старухи и те притащились, крестятся, молитвы шепчут, а сами глазеют. Старики затылки скребут и дивятся, как так, без коня, а едет? Я км толкую, что к чему, они хлопают глазами, а уразуметь не могут.

Разговариваем мы с мужиками. Вдруг старухи вой подняли, и одна бойчей другой в деревню бросились. Мы оторопели, что с ними стряслось? Парни у нас озорные были. И вот кто-то ради потехи пустил слушок: колхозу дали трактор, а взамен его старух всех заберут и увезут на птицеферму. Вместо кур они цыплят высиживать будут. Вот старухи и всполошились.

Потолковали мы и решили всем миром похороны сохи устроить.

— Но-о-о? — удивился Петька.

— За селом, где сейчас Мертвое поле, проложил я на тракторе борозду. Председатель колхоза Иван Анисимович Огнев, дед Анны, соху и лукошко в нее положил. Жили мы в ту пору неважнецки, особенно братские. Ну, короче, захоронили соху и лукошко. Потом Батомунко Найданов встал на трактор со знаменем, он тогда секретарем комячейки был, и мы поехали. Все пошли за нами. Иван Анисимович «Интернационал» запел. Песню всем селом подхватили. И такую я в себе силу почувствовал, готов был идти на любой смертный бой за Советскую власть. И ходил. Да и не только я.

У Маруфа Игнатьевича дрогнул голос. И чтобы унять волнение, он достал папиросу и закурил.

— Дедушка Маруф, а кто такие братские? — спросил Федор.

— Братскими раньше русские бурят звали.

— Братья, значит?

— Не знаю. Только я так думаю, пришли казаки в Забайкалье, а потом поселенцы, а мужик без бабы, что дерево без корня, не даст плода. Вот и стали русские жениться на бурятках, кровно породнились. От них-то и взяли свое начало забайкальцы, смуглый, крепкий народ пошел, обличьем и на бурята и на русского похож. Моя прабабушка тоже бурятка была. Я думаю, вот за это-то и стали русские бурят братскими звать.

— А как же они объяснялись? — повел плечами Пронька. — Язык-то друг друга не знали.

— Русские пришли сюда не с войной. А мирный язык у всех один.

Несмело вошла Груня.

— Ты что? — поднял брови Маруф Игнатьевич.

— Ужинать пора.

Ночь набирала силу. Ярче разгорались звезды. Время от времени, распарывая небосклон, они холодными факелами падали в бездну. Сопки тенями маячили по степи. Тишина. И никто не смел ее потревожить, даже ночные птицы боялись обронить крик. Только за полночь с заречных гор донеслось глуховатое косачиное бормотанье. Воздух наполнился пьянящим ароматом — зацвел багульник.

Говорят, это было тогда, когда деревья кустарниками были, реки ручейками, а озера лужицами. Вот в то-то далекое время и родился степной богатырь Онон. И решил он посмотреть белый свет. Заседлал коня и отправился в дальнюю дорогу. Много лет колесил по югу Забайкалья, наслаждался своей молодостью и удалью.

Однажды прилег он отдохнуть в тени сосен степного Цасучейского бора. И приснилась ему девушка, да такой красоты, какой и в сказках не бывает. Открыл юноша глаза, а перед ним всадница в богатом наряде. Крылатый конь под ней так и пляшет.

— Как тебя звать, вольная девушка? — спросил юноша.

— Борзянка, — ответила девушка.

— Не с тобой ли я сейчас встречался в лесной прохладе? Не ты ли мне дарила горячие поцелуи? Не ты ли мне шептала слова нежные?

— Нет, — ответила девушка, — то была моя сестра, Ингода синеглазая.

— А где живет она? Далек ли путь до нее?

— Живет она в горах, среди гольцов снежных. А дорогу к ней стерегут шаманы свирепые. И всякого, кто захочет увидеть ее, предают смерти лютой.

Натянул Онон тетиву крепкую из жил яка, пустил на Север стрелу, стрелу богатырскую, и быстрее ветра помчался за ней. Трудным был путь юноши. Злые шаманы поили его пьяной водой, чтобы он сбился с дороги и не нашел девушку, в еду подсыпали порошки из сон-травы, чтобы уснул он и никогда не покидал степи. Но велика была любовь у степного богатыря Онона к юной горянке Ингоде. Прошел он через все испытания и однажды утром встретил ее у подножья лесного хребта. Обнялись они и с тех пор никогда уж больше не расставались.