Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века - [49]
Принципиальный вопрос заключался не в том, действительно ли Джонс вводил в производство серьезные новшества, были ли тульские мастера на самом деле столь искусными или же повествование Гамеля представляло собой набор преувеличений и приукрашиваний, преподнесенный ему предприятиями в своих интересах. Даже если предположить, что некоторые цеха и мастерские в Туле действительно были способны на все то, что было заявлено, России позднее не удалось освоить и воспроизвести ту технологию, которая у нее когда-то имелась. Почему несколько десятилетий спустя России пришлось заимствовать технологии за границей и почему к середине века отечественные механизированные технологии не смогли воспроизводить сами себя и успевать за иностранными инновациями? Глубокий анализ этой проблемы следует отложить до заключительной главы. Однако уже сейчас, завершая анализ состояния российской оружейной промышленности на пороге эпохи Великих реформ, можно сделать несколько предварительных замечаний, дающих часть ответов на поставленные вопросы.
Частичное объяснение состоит в том, что механизированная технология, применявшаяся на Тульском оружейном заводе, изначально не была полностью отечественной. Впечатляющий отчет о чудесах техники, представленный Джонсом, ставит перед советскими историками дилемму. Бриткин, например, считает, что местные новаторы, такие как Захава в Туле и Дерябин в Ижевске, опередили многие усовершенствования Джонса. В подкрепление своего утверждения о том, что в Туле в период между 1818 и 1826 годами были разработаны значительные инновации, он цитирует Гамеля, но не упоминает о том, что Гамель приписал все нововведения Джонсу. Более того, стремясь подтвердить высокий уровень навыков тульских оружейников, Бриткин цитирует похвальный отзыв Джонса о них, переданный Николаю I, однако умалчивает о первой части высказывания, где Джонс отметил, что выделенные ему оружейники сначала ничего не знали [Бриткин 1950: 46–57]. Впрочем, мы не ставим себе целью подтвердить или опровергнуть примеры проявлений гениальности у отдельных людей, а стремимся разобраться в широте распространения инноваций и новых методов.
Историки царских и советских времен отдают должное отдельным гениям и местным русским мастерам, однако и там и там мы сталкиваемся с полным молчанием о десятилетиях, прошедших после изобретений Джонса или какого-либо иного механика того периода. Читая различные труды по истории оружейного дела, задаешься вопросом, что же произошло. Советский историк из Тулы В. Н. Ашурков, например, отмечает, что после Крымской войны европейские армии были обеспечены новым улучшенным оружием, а перевооружение русской армии сдерживалось отсталостью царской России [Ашурков 1947: 66]. Дореволюционные авторы без подобного обвинительного пафоса, но столь же безапелляционно заявляют, что начиная с 1872 года штамповка и ковка деталей замков производились исключительно на станках [Орфеев 1903: 18] (курсив Дж. Б.). Интересно, что же случилось с «превосходными» штамповочными машинами Джонса или, если уж на то пошло, с кузнечно-штамповочными машинами, которые якобы использовались на Сестрорецком заводе еще до 1800 года?
Утверждение Гамеля о том, что все части оружия изготавливались на станках, не обязательно означает, что весь арсенал был механизирован. Загорский признает, что сверлильные станки XVIII века «ненамного пережили Петра I. Вскоре после его смерти <…> эти машины были оставлены без использования, обветшали и много ранее 1738 г. прекратили существование; тульские оружейники вернулись к ручной обработке всех частей оружия» [Загорский 1960: 187]. Бриткин, в целом воспевавший врожденный русский гений, утверждает, что первая паровая машина, полученная от российской – петербургской – фирмы Берда в 1811 году, простаивала 30 лет: «В действительности паровую машину не удалось пустить, и еще долгое время на заводе преобладало использование силы воды» [Бриткин 1950: 45][168]. Многие операции и на этом, и на других заводах по-прежнему выполнялись вручную. Это в особенности относится к этапам окончательной опиловки, подгонки и сборки – самым трудоемким, сложным и дорогостоящим операциям. Частые упоминания Гамелем практически одинаковых деталей позволяют предположить, что операции ручной опиловки и чистовой обработки отнюдь не устарели. Подобная двусмысленность характерна и для истории производства в Сестрорецке. Ни из приказа Военной коллегии 1798 года, процитированного ранее, ни из исследований советских историков нельзя четко понять, являлось ли целью внедрения станков обеспечение взаимозаменяемости деталей. Проблема усложняется тем, что штамповочные станки, установленные в 1810 году, дали «возможность изготавливать единообразные ружейные части» [Демидова и др. 1968: 25–27]. Если установка штамповочных станков в 1810 году позволила обеспечить высокую степень единообразия, то какой станок использовался для достижения взаимозаменяемости деталей 12 годами ранее? Термины «единообразие», «взаимозаменяемость» и «унификация» были относительными и менялись с ходом времени; то, что один изобретатель или один циркуляр Военного министерства именовал взаимозаменяемым, вполне могло не удовлетворять будущим стандартам на ту же продукцию.
