Русское Средневековье. Мифы и историческая действительность - [7]
Но дело происходило в стенах Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Эта территория на памяти большинства участников событий конца 1740-х годов была отвоевана Петром I у шведов — т. е. потомков раннесредневековых норманнов. Более того, совсем уж недавно, в 1741–1743 годах, Швеция вела новую войну с Россией, в начале которой ею вынашивались планы возвращения утерянных прибалтийских земель. И вот в такой ситуации историки — иностранцы по происхождению утверждают, что русскую государственность создали предки этих самых шведов![7] Такой подход не мог не вызвать протеста, и его выражением стала позиция Ломоносова. Ученый-энциклопедист, до этого специально историей не занимавшийся (свои исторические труды он напишет позднее), раскритиковал работу Миллера как унижающую историю России. При этом он не сомневался, что приход в Восточную Европу Рюрика был актом образования государства. Но происхождение первого русского князя и его людей Ломоносов истолковал иначе, чем Байер и Миллер: он утверждал, что варяги были не норманнами, а западными славянами, жителями южного побережья Балтийского моря.
Начавшаяся в середине XVIII века дискуссия[8] перетекла в XIX столетие. Сторонники отождествления варягов с норманнами (к ним принадлежали крупнейшие представители российской историографии — Н. М. Карамзин, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский) пытались подкрепить свое мнение новыми аргументами, их оппоненты, «антинорманисты», множили версии о «нескандинавском» происхождении варягов: предлагались отождествления их с западными славянами (наиболее распространенная версия), финнами, венграми, хазарами, готами… Но по-прежнему все спорящие не сомневались: именно варяги, пришедшие в Восточную Европу в 862, по летописи, году и основали государство на Руси.
К началу XX века дискуссия практически затихла. Причиной этого было в первую очередь накопление научных знаний, особенно в области археологии и лингвистики — науки о языке. К тому времени начались археологические исследования русских древностей, и они показали, что на территории Руси в конце IX–X веке присутствовали тяжеловооруженные воины скандинавского происхождения. Это коррелировало с известиями письменных источников, летописей, согласно которым иноземными воинами — дружинниками русских князей были варяги. С другой стороны, лингвистические изыскания установили скандинавскую природу имен первых русских князей (Рюрика, Олега, Игоря, Ольги) и многих лиц из их окружения первой половины X века (упоминаемых в летописи и в договорах Олега и Игоря с Византией). Из этого естественно следовал вывод, что носители этих имен имели скандинавское, а не какое-то иное происхождение. Ведь если, скажем, считать, что варяги были славянами с южного побережья Балтики (напомню, самая популярная версия среди «антинорманистов»), то как объяснить тот факт, что имена представителей общественной верхушки южнобалтийских славян (славиний ободритов и лютичей), упоминаемые в западноевропейских источниках, звучат по-славянски (Драговит, Вышан, Дражко, Гостомысл, Мстивой и т. п.), а имена действующих в Восточной Европе варягов — по-скандинавски? Разве что через фантастическое предположение, что южнобалтийские славяне на родине носили славянские имена, а придя к своим восточноевропейским собратьям, зачем-то решили «прикрыться» скандинавскими псевдонимами…
Казалось бы, дискуссия была исчерпана: «норманизм» победил.
Действительно, в XX столетии авторов, утверждавших, что варяги не являлись норманнами, было немного. Причем в большинстве своем это были представители русской эмиграции. В советской историографии сторонники «не-норманства» варягов исчислялись буквально единицами (это А. Г. Кузьмин и с оговорками В. Б. Вилинбахов). Так откуда же взялось традиционное представление о господстве «антинорманизма» в исторической науке советского периода?
Дело в том, что так называемой антинорманизм советской историографии — это принципиально иное явление, чем «старый», дореволюционный «антинорманизм». Ранее обе спорящие стороны — и «норманисты», и «антинорманисты» — сходились в том, что приход Рюрика и его варяжской дружины явился актом создания государства Русь. Полемика шла по поводу происхождения варягов. Теперь же основной вопрос дискуссии был поставлен иначе: вместо «Кто были варяги?» — «Создали ли варяги Древнерусское государство?» Тождество варягов и норманнов стало признаваться практически всеми исследователями, но тезис об образовании ими государства стал отвергаться. Формирование государства начали рассматривать как длительный процесс, для которого требовалось вызревание предпосылок в местном обществе; государственность невозможно принести извне, это не под силу никаким пришельцам; соответственно появление Рюрика стало трактоваться как не более чем эпизод в длительной истории формирования государственности у восточных славян, эпизод, приведший к появлению правящей на Руси княжеской династии. Такой подход, при котором появлению князей варяжского происхождения не придавалось решающего значения в истории становления Древнерусского государства, виден еще у В. О. Ключевского. Но, конечно, господствующим он стал в результате утверждения в отечественной историографии марксистского подхода к истории, при котором приоритет отдавался социально-экономическому развитию общества, что не оставляло возможности для «экспорта государственности». «Государство появляется там и тогда, где и когда появляются общественные классы» — этот тезис Ленина очень трудно совместить с представлением о привнесении государственности князем-пришельцем. Советские историки были «антинорманистами» именно в таком смысле: признавая, что варяги были норманнами, они отказывали им в решающей роли в образовании Древнерусского государства, противостоя тем самым как «старым» «антинорманистам», так и «старым» «норманистам».
