Русское счастье - [71]

Она сделала глоток вина. Свеча коптила. Любое действие Ирочки происходило естественно и вместе с тем необычно мило. Иногда это называется манерностью. Нет, Ирочка не манерничала, она находилась в своем естественном состоянии. Ирочка наслюнявила пальцы, в попытке снять нагар погасила свечу. Наступившая темнота неким озарением продолжала сохранять ее заострившиеся в тяжелом откровении черты.

Встречаются красивые женщины – их немало, но редкие из них сохраняют притягательную силу магнита после глубокого осмысления их содержания.

Ирочка была тем редким исключением.

Наутро, проснувшись, Тристан засобирался к отъезду. Ирочка суетилась на кухне. Она не задавала вопросов. Нажарила блинчиков, напоила Тристана чаем, уютно пристроившись на стульчике у теплой стены.

Затерявшийся на просторах России тихий провинциальный городишко быстро исчез из поля зрения вагона, увозившего Тристана. Светлые березовые перелески с перепархивающими сороками, совсем как когда-то, навевали тоску. Поезд уносил Тристана все дальше и дальше от места, где осталась часть его противоречий.

Сюжет задуманной книги развернул Тристана на запад Украины. Он написал объяснительное письмо Матильде с вложением для мамы и адресом для связи. Успокоенный этим он ехал в Черновцы. С пересадкой в областном центре он хотел посетить деревню давней памяти – Селичевку. Судьба Надюши обязана была вписаться в главу задуманной книги. В арсенале Тристана вполне доставало сюжетов и без оформления художественных вымыслов.

На главпочтамте Тристан получил завершающий его дальнейшие планы удар. Его там ждало сообщение о смерти мамы и отъезде Матильды. Он не напился с горя – бутылка «бренди» осталась в гостинице нетронутой. Он лишь пришел на Театральную площадь города и не увидел на ней себя того, прошлого, юного и наивного.

P.S. Тоска душила, но не выливалась облегчением. Не осталось цели – осталось решение. Тристан вернулся в пустую квартиру. Интерьер напоминал о прошлом, слезливость выгоняла из помещения вон на люди. Писательство отвлекло, но совсем не кормило. Рутинная жизнь техникума его больше не волновала. С удачной подачи бывшего коллеги он занялся недвижимостью. Три года везения, может быть, проснувшегося в нем дара, не прошли бесследно. Тристан поднялся финансово, построил дом. Связи с женщинами, друзья, конечно, все это не прошло мимо. Были близкие коллеги по работе, были и те, которым он доверял свое прошлое, но настоящего друга он так и не обрел. Тристан влился в новую популяцию предпринимателей, став классической ее частью. Он изменился внешне, стал среднестатистической единицей, правда, без брюшка. Слава Богу, и это главное в наступившем противоречивом общении: Тристан не растерял своего природного дара. Тонким, ранимым быть стало не модным. Качества эти продолжали жить в нем, благодаря воле и увлечению литературой. Харука Муракама с Сильвией Дэй – создатели бестселлеров, проглоченные одновременно, заставили форсировать события.

«Надо писать, надо самовыражаться, надо поставить логические точки на всем, что было не так. Надо противопоставить им свое, глубокое, русское», – поставил Тристан текущую задачу в потрепанном морском блокноте.

Это «надо» отныне и грело, и бодрило, и организовывало, и в целом давало большой стимул к совершенству и добру.

Глава 10

От развилки вглубь холмистой местности, извиваясь разомлевшей змеей, уходила в бесконечность пыльная глиноземная дорога. Вдали темнела лесополоса. Редкие облака, разбросанные по темно-голубому шатру небосвода, на короткие мгновения закрывали солнце, отнюдь, не успевая создать и намека на послабление жаркой участи. Порывистый горячий ветерок разносил парной насыщенный запах подгорающего июньского травостоя. Под призывный стрекот кузнечиков Тристан шел по дороге в Селичевку. Стайка щеглов дружно оторвалась от семяножки репейника, стоило ему наклониться за лопухом. Едва он отдалился, тут же вернулась назад к лакомству, издавая звук журчащего на перекатах ручейка. Тристан оглядывался вокруг: здесь не изменилось ничего, а, меж тем, что-то воспринималось не так.

Он вспоминал, как шагали с Надюшей по этой дороге к деревеньке, где останавливались на отдых, где она произносила запомнившиеся фразы. Возможно, на фоне повышенного внимания к ней, он не замечал тогда особенностей местности, но ольхового перелеска, перегородившего путь к видимому в отдалении поселению, тогда определенно не было. Тристан разомлел, но не от жары – перелесок на время скрыл тенью щедрое светило – разомлел он от ощущения свободы и первоз-данности и от того, что не было рядом толпы, что смогла бы претендовать на часть дарованного ему счастья. Грудь распирала страсть скаредного собственника:

«Это все мое! Слышишь, небо, мое-е-е… и только мое». Одинокая березовая рощица стояла жалким напоминанием былой юности. Деревца частью упавшие, частью иссохшие на корню, не дали новой поросли, зато ольха погнала мощную стежку поднявшейся молодой поросли.

С трепетностью старика, пришедшего на погост, погладил шуршащие, будто живые, белые завитки памяти.

Первый домик деревеньки представился бесхозным зрелищем.