Русское счастье - [41]

Кольцо суток замыкалось ограниченным пространством. Вся сознательная часть суток протекала на рынке, сфера общения Мотьки постепенно расширялась. Мимо проплывали узнаваемые лица, сформировался свой круг покупателей. То, чего не хватало людям в трудное переходное время – обаяния и честности, она рассыпала в благодатную почву, не считаясь с противодействием. К ней просто приходили, беседовали, делились сокровенным малознакомые люди и в благодарность что-нибудь да покупали. К Мотьке зачастила пожилая женщина. Тихая, опрятно одетая она делилась и своими горестями, и маленькими радостями, интересовалась ее жизнью, старалась быть не назойливой. При приближении покупателя она замолкала, замирая в сторонке. За время общения они узнали друг о друге многое. Женщина с трудом выбралась из Закавказья, на последнем рейсовом плавсредстве, удалось вывезти маленький чемоданчик вещей и пакетик былых заслуг, как оказалось, не нужных здесь никому. Мотька спросила ее о сыне – та отозвалась с гордостью о нем:

«Он у меня, как и я – педагог, сейчас далеко отсюда. Пишет из Греции. Род его деятельности там – работа в плодовом хозяйстве, от подробностей уходит. Но видно устроился неплохо: заработок хороший. К моей скудной пенсии и шаткому здоровью его помощь ощутима. Он меня не забывает. Но разве в одних деньгах счастье?!»

Как-то она затянула Мотьку к себе на обед, благо это оказалось рядом. Чистота и порядок однокомнатной квартирки восхитили ее. Мотька сама была чистюлей, сказалось трущобное детство, поэтому и благоволила таким же людям. Женщину звали Евгения Георгиевна. Пока она возилась на кухне, Мотька разглядывала интерьер. Ее вдруг обожгло – с книжной полки ей улыбался бывший пациент.

– Банальное стечение обстоятельств, или злой рок?

Она прекрасно помнила событие того злополучного для нее утра, которое послужило толчком к ее новой жизни.

Глава 14

В деревянную калитку скромного саманного домика на окраине одного из пригородных поселков постучался рослый молодой мужчина. Брезгливо подобрав длиннополое, крыльями птицы разлетающееся пальто, он не без труда протиснулся в образовавшийся просвет двери. Нина Васильевна – заслуженная учительница математики прожила в этом доме тридцать лет, с тех самых пор, как молоденькой выпускницей пединститута попала сюда по распределению. В поселке ее знали все, до последнего спившегося мужика. Трудно объяснить, почему столь длительный срок она, миловидная, с мягким характером, образованная, не устроила личную жизнь. Остается предположить: это страх местного малообразованного контингента – она пребывала для него в образе некоего божества. Возможно, названные факты и являются частью истины – об этом знает один Бог.

Истосковавшись по достойному собеседнику, Нина Васильевна впустила Саркисова в свой дом. Нельзя сбрасывать со счетов его образованность, удвоенную глубиной психологической особенности, еще и выхолощенной тюремной практикой. Существовал один малоизвестный факт: их пути в пору студенческой бесшабашности однажды пересекались. Всего одни сутки они находились вместе в пути следования поезда в одном купе, обменялись несколькими письмами, потом обстоятельства закрутили каждого в отдельности по своим скрытым орбитам.

Первое письмо после большого промежутка написал Саркисов – это случилось на пятом году отсидки. Нина Васильевна ответила – в нем тепло посочувствовала ему. Саркисов писал ей два письма в год, писал редко, стараясь не докучать, оставляя право выбора без нажима.

Писал, как задушевному другу, вкладывая в смысл самое для него насущное: жизнь вне заключения. Там были мысли – размышления о правде, о лжи, о многом безответном, с чем столкнулся на земле и не нашел ответа, что продолжает окружать его повседневным противоречивым форматом. Перед выходом из заключения написал последнее письмо с первым и единственным вопросом о возможности встречи и получил утвердительный ответ.

Двери обыкновенно не запирались, посетители, как правило, предупреждали о себе, окликая со двора. Если звали дети – по имени отчеству, взрослые – по-простому. А тут стук. Саркисов в это время, используя опыт заключения, приспосабливал дублер к подошве вязаных носок. Из подполья зимой поддувало, а у Нины в носках редкой вязки стыли ноги. Стуку удивился, оставил рукоделие, неуклюже опираясь на костыли, двинулся к двери. Он услышал, как кто-то размашисто вошел в коридор. Саркисов дал понять голосом о своем присутствии. Дверь широко распахнулась, перед ним вырос крупный незнакомец. Затхлый воздух бедного обихода, похоже, раздражающе ударил ему в нос – он скривился, окинув свысока повисшую на костылях фигуру.

– Проходите, присаживайтесь, – показал на стул Саркисов, задумавшись над целью визита франтоватого гостя.

Тот на предложение не среагировал, оставаясь на ногах. Тогда Саркисов сам взгромоздился на табурет с приспособленным для мягкой посадки блином-подушкой, с показным интересом уставился на незнакомца. Незнакомец приблизился к Саркисову вплотную, явно изучая что-то непонятное для себя.

– Привет Пастору от Бычка, – передал он приветствие, окатив лицо Саркисова конфетным выхлопом дорогого коньяка.