Русское счастье - [36]

К одинокой ветви высокого тополя прилипла черная точка большой незадачливой птицы. Отвлекаясь от ограниченного пространства палаты, Тристан замыкал порочное вращение мыслей открытием еще одного безнадежного состояния.

Шумовой фон за спиной преломился в чье-то близкое присутствие.

– Чем так увлечен?! – дал о себе знать Саркисов, остановившись вплотную с кроватью Тристана.

В тоне обращения сквозило неприкрытое сочувствие. Тембром голос обрел располагающую келейность. Вкрадчиво, боясь случайной оплошностью нарушить отвлеченный смысл, Саркисов, как на исповеди священник, начал тихое задушевное повествование:

– Мой малограмотный дед, крестьянин из горного массива Кариндж, трудяга и добряк, много наставлял меня в детстве. Пытаясь приобщить к труду на земле, он рассказывал о тонкостях земледелия на наших скудных землях. Какие слова он мог противопоставить ссохшемуся до времени лицу, узловатым от вздувшихся жил, обезображенным тяжелым трудом рукам?! Жалость и сочувствие, да унаследованная покорность заставляли меня молчать, и, закусив до боли губу, махать мотыгой с ним в паре по «выросшим» после очередного дождя камням нашего земельного надела. После смерти деда вся семья сорвалась с места, не задумываясь. Поселились мы в самом центре Среднерусской низменности.

Участливый тон, далекая от действительности тема чудодейственно увели от зреющего в груди беспокойства.

– Я тебе не мешаю? – поинтересовался он, внимательно заглядывая в его лицо. – Имя у тебя из эпоса – Тристан.

Наслаждаясь спокойным тоном Саркисова, провожая глазами планирующую в порыве ветра ворону, Тристан повернулся к нему в полный формат, желая услышать продолжение трагической истории, сваливающейся на него успокоительной тирадой. Легкого кивка головы и взгляда готовности слушать и без подобострастного заверения казалось достаточным. Саркисов продолжил, входя в экстаз, где-то мастерски повышая в кульминации голос, а где-то обрывая до шепота. Несильно прихватив для большей убедительности его локоть, он ярко доминировал в больничной атмосфере.

Глава 3

Напряжение сегодняшнего утра сказалось у Матрены головной болью. Придя домой с ночной смены, заснуть так и не смогла. Поворочавшись около часа, с тяжелой головой вышла на кухню. Кот метнулся под ноги. Недоеденная миска темнела содержимым.

– Ах, и тебе хочется участия и ласки? Ну, иди, иди ко мне…

Громкий рык доисторического существа заполнил вакуум узкого пространства. «Не хочется думать, но тревожные мысли не дают покоя. По своей оплошности я едва не погубила человека. Все обошлось – к чему терзания? Больше бы не видеть никогда тех остановившихся глаз…»

Порыв ветра задребезжал железом. Расшатанный подоконник лучше всякого флюгера определял силу и направление ветра. Застоявшийся воздух помещения сушил горло, увеличивая тяжесть в голове. Придержав от удара, распахнула форточку – в лицо дохнула студеная освежающая струя.

«В чем сущность бытия? Устала от застоявшейся сути! Хочу обновления – хочу свежей струи!» – прострельными импульсами ударяло в голову.

Бодрящий холодный воздух заполнил пространство, облегчив тяжесть и осветляя мысли. То, что вчера показалось бы бредом – сегодня открылось спасительной отдушиной.

«На следующей неделе пишу заявление и ухожу. Жанка с Лариской прижились в торговых палатках – не тужат, при каждой встрече подкалывают. Черт с ним, с этим красным дипломом, похоже, эта круговерть надолго. Одна за троих, за оплошностью оплошность. Все, ухожу!.. По запарке перепутала лекарства. Клавочка, хотя бы кто-то подсказал выход!?»

При воспоминании о Клаве сердце сжала тоска, защипало в глазах. Последнее время, в трудные для себя минуты, Мотька всегда вспоминала Клаву.

«Клава сильнее, и та не удержалась. Я слабее, неприспособленнее».

Глава 4

Героическая история Великой страны, похоже, зашла в непроходимые дебри. Где правда, где неправда?! Кто Иуда, кто Мессия?! Что в цене: имперские осколки патриотизма или глыбы навязанного мироздания?! Как не растерять добра в чертополохе зла?! Почему мощные корни прошлых устоев не дают новых побегов?!

Неужели все, что воспевалось, чем сообща гордились, что выстрадано ценой людских потерь, никогда больше не будет востребовано?! Что и когда родило у Великого народа эту рабскую суть?! Вопросы, много вопросов – еще больше противоречий. Без сомнения, текущая история: мутные воды продолжают выносить на поверхность невидимую доселе грязь – отклониться бы, да не замараться. Как выстоять в безудержном стрежне, как выжить, как покорить сомнения цивилизованным существованием?

Активные и прогрессивные, авантюрные и неуемные, смогли ли вы сохранить понятия «самоотверженность», «великодушие», «чистая русская непосредственность»? Отголоски прошлой идеологии греют веру: «Не исчезнет поросль патриотизма, запестрит с весной сознания свежими зелеными прогалинами на почерневшей от затянувшейся спячки земле.

Рука ощущала его ласковое прикосновение и, дополняя вкрадчивый просветительский тон, не давала мыслям скомкаться испуганной зверушкой, с единоличным маленьким, оторванным от общих проблем, страхом. Мимо прошла, резанув пронзительным взглядом, маленькая, тщедушная с виду, в самом же деле уверенная в действиях, волевая заведующая отделением, взращенная как личность еще в то суровое военное время. Ответив почтительным поклоном на приветствие, Саркисов задумался, показалось: хотел дать какой-то комментарий, но смолчал. С паузой умудренного опытом рассказчика очередной раз внимательно посмотрел Тристану в лицо, и, удовлетворившись вниманием, продолжил: