Русское народное порно - [4]

Книжку я ей нарочно подсунул дурацкую, какого-то там Кафку, моя раскосенькая красавица изрядно мучилась, ту читаючи. Я видел это. Видел, ибо подглядывал. Сидел в кабинете и наблюдал за Гулечкой через одну из электрических камерок слежения, во множестве секретно натыканных мной по дому во время ремонта. Но об том знать никому не положено. Я и вам-то, может, сообщаю напрасно.

Иногда я барственно выходил на веранду.

– Вот, умница, что читаешь, – говорил, гладя её по голове. – Не то, что нынешние бестолочи, что сутками сидят в дрянных социальных сетях. Мозги себе высушивают.

– Я тоже сижу, – тихо говорила она.

– Сейчас-то не сидишь, потому и умница. Как книжка? – спрашивал ещё я.

– Ничего, только скучно, – доверчиво отвечала она. – И ещё тут пишут про то, что не бывает.

– Всякое бывает, милая, – возражал я. – Иногда даже и такое, что невозможно.

– Если б невозможное случалось, мы бы сделались другими, мы бы стали шире и беспощаднее.

– Ой, не дай бог нам стать такими, как ты говоришь, – говорил я ей, выходя.

Кажется, я понемногу её приручал. И так же приручить мне предстояло всех остальных.

К семи часам подтянулись званые и почти уже избранные. Обезьянка впускала их в дом, рассаживала в зале и наказывала сидеть тихо.

Наконец, заявилась Лариса. Сердце моё сжалось. Зал же будто озарился.

Лариса села на скамью. Босая, как все остальные. «Разувайтесь! В доме чисто», – наказывала моя помощница всяк сюда входящему.

В ней, в богине, не было ни малейшей заносчивости. Даже старшинство моей обезьянки она принимала как данность. Негромко спросила у Гульки, нет ли каких-то известий о приезде съёмочной группы. Та серьёзно отвечала, что, возможно, сегодня появятся.

Я большебратственно и неотрывно взирал на Сногсшибательную. О, если бы сегодня всё разрешилось! Если бы всё получилось! Я приблизил изображение. Рассматривал это удивительное лицо!.. Хотелось сидеть и смотреть, только сидеть и смотреть!.. И ничего более!.. Хотя от чего-то большего, разумеется, всегда нелегко удержаться!..

Мест всем не хватило. Парни – их было трое – стояли у стеночки, девчата сидели. Так распорядилась мартышечка. Сама она тоже стояла.

Я собою гордился. Хороши были все – каждый по-своему. Я собрал самый цвет городишки, самую его пыльцу, самую его красоту, самую эссенцию, самую позолоту. Другой бы попробовал сделать то же, так непременно бы претерпел неудачу, это уж точно. Теперь задача моя – их всех удержать!

Я потомил их немного, решительно погасил монитор и вышел в зал.

8

– Внимание на мой голос! – прежде всего сказал я и сотворил на лице своём этакий студенистый оскал, этакое прохладное заливное блюдо. – Вы все меня уже видели, теперь видите сызнова, – ещё сказал я, – и вот приспело время нам всем познакомиться, а потому здравствуйте!

Юницы дружно поднялись. Как школьницы в классе. Да они все, собственно, и были школьники и школьницы, последнего или предпоследнего класса. Кто-то учился в профлицее нумер два, скудной достопримечательности нашего куцего, бесноватого городишки.

И она, она – Лариса! – также стояла передо мной!

– Сидите, сидите, – махнул рукой я. – Итак, кто не знает, звать меня Саввой, фамилия у меня горделивая: Супов, а вот отчество подгуляло немного: Иванович. Тьфу на такое отчество, скажу вам я! – сказал я. – Впрочем, мы здесь собрались не чужие отчества обсуждать. А собрались мы снимать кино! Не правда ли, драгоценные?

Тут Ослепительная, Ангелозрачная сделала небольшой жест, повела этак плечом, что ли!.. С некоторою такою детальностью. С некоторыми скрупулёзностью и вещественностью. Я мигом запнулся.

– Савва Иванович, – сказала Немыслимая, – а студия сама где находится – в Москве или Питере?

– Всё скажу, красивая моя, – густоголосо ответствовал я. – В своё время. Студия… – я немного сбивался и сам понимал, что сбиваюсь. – Она ещё пока не слишком известна и без достаточных денежных средств, хотя некоторые всё же имеются… но фильмы её смотрят… будут смотреть тысячи, а потом миллионы. И всё благодаря вам. Ну, и мне тоже немного. Из-за того, что вас собрал здесь, в этом доме. Вы-то поди думаете: вот снимем мы наше кино и все потом разбежимся, как будто не знаем друг друга? Но нет, мы вместе снимем один фильм, потом другой, пятый, десятый, даст бог, снимем и сотый… пусть они будут и небольшие… вроде этюдов… и никуда разбегаться у нас точно не будет намерения…

– А когда первый съёмочный день? – крикнул стоящий мальчик.

– Скоро, – ощетинился я. – Вы, хотя молодые, но сами видите, какой у нас империализм на дворе делается. При империализме кино обычно процветает, а у нас оно процветать никак не хочет, но – напротив: само не живёт и лишь мучается. Не то, не то! – немного даже прорычал я. – Это вы меня сбиваете, и оттого я говорю тщетно. А не надо говорить тщетно, надо говорить предвеличественно и золотословесно.

– А про что кино будет? – пискнула вдруг мартышечка, но потом, перепугавшись, что снова сбила меня, виновато зажала рот ладошкой.

– Про любовь, черноглазка, про что же ещё! – приветливо бросил я. – Есть ли разве предмет важнее и значительнее? О, кино наше будет откровенное, очень откровенное, – приосанился я, прямо как мачта какая-то. – Скажем, в одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году Луис Бунюэль в своей не слишком приличной «Дневной красавице» крупным планом показал целлюлитную спину Катришки Денёв, которую дурни французы отчего-то полагают такой уж прям раскрасавицей, и весь мир – дурак! – тогда восхитился!.. Спиной этой самой восхитился! Спиной целлюлитной, хотя он полагал, что самой Катришкой. За эталон красоты даже принял. Ну, не дурак ли, скажите по совести! Или другой пример! Любочка Орлова или Люсенька Гурченко… их тоже когда-то полагали эталонами красоты да женственности, а заставь-ка их сняться в кино откровенном, хоть бы даже и обнаженными и чтоб кричать и стонать надо было бы, ножки прекрасные раздвигать, да отдаваться – тут-то вся ихняя актёрская фальшь, все дичь, хмарь, телятина и сатисфакция вылезли бы наружу! Примерцы-то мои, может, слишком ветхие и ни о чём вам, молодым, не скажут, но вы уж, милые мои, на слово просто поверьте!