Русское масонство в царствование Екатерины II - [16]

О брате Степане известно, что карьера его не была блестящей. В декабре 1773 года «по предложению почтеннейшего мастера ложи» он был «осужден всею ложею за его пьянство и безобразный поступок во время первого четверократного собрания Провинциальной Ложи, чтобы лишить его шесть раз получаемого от ложи награждения и стоять на коленях у двери во время столовой ложи»[80].

Своих служащих братьев ложа брала с собою на празднества, устраиваемые совместно с другими ложами. Так, в письме А. Гесселя было выражено желание членов ложи, чтобы на торжестве Иоанна Крестителя в Провинциальной Ложе «их поместить к одной части стола, дабы им способнее иметь услугу от своих братьев служащих, чего они, бывая рассеяны, почти всегда лишались».

Тайна, которую масон клялся никому и ни под каким видом не открывать, — не бывала открыта и ему самому, по крайней мере в низших степенях Елагиной системы.

«Ты слышал, может быть, — говорил мастер новопринимаемому ученику, — что какое-то таинство между масонами хранится, поощрен был к приобретению оного побуждением любопытства, сродного человечеству, а ощутив сего дни многие ко искушению тебя истощенные опыты, уповаешь может быть найти в стенах храма нашего нечто чрезвычайное; но тщетно, любезный брат, сие воображение тебя прельщает!»

Объяснения приходилось ждать от степени товарища. Однако принятый в эту степень узнавал из слов мастера, что товарищество «дается ему не для приобретения великого таинства, но для вящей скромности». Устанавливая законы содружества, царь Соломон «не отличил товарищей от учеников великим таинством».

Оставалось ждать мастерской степени. Новопринимаемому мастеру обещано бывало истолковать это «сокровенное от учеников и товарищей таинство». Перед ним должны были раствориться «врата храма Соломонова», и он мог узреть «внутреннее хранилище». После торжественного предисловия принимаемому рассказывалась (а частью, при его сотрудничестве, и разыгрывалась) «история о Гираме», мастере, строителе Соломонова храма; Гирам убит был изменниками-товарищами, тщетно желавшими узнать от него мастерское слово. Тело стойко умершего за свою тайну Гирама найдено было другими мастерами, и преступление было обнаружено; своей смертью Гирам дал вечный образец и урок всем вольным каменщикам.

Прослушав легенду, новый мастер не знал, однако, раскрыта ли ему теперь вся тайна, которая есть в масонстве; ему делались прозрачные намеки, что только на высших степенях ему действительно откроют «конец и начало наших похвальных действий в священных работах».

«Конца и начала» не распутывала, однако, ни одна степень Елагиной системы. Раздраженное любопытство рядового масона так и не находило себе исхода. Бесконечное число раз повторяемый ритуал под конец приедался и надоедал, из важного делался смешным. Трепетное отношение к священным актам быстро сменялось будничным разочарованием. К строгим требованиям ритуала начинали относиться, как к докучной «привычке», с иронической, еле сдерживаемой улыбкой, — а иногда и вовсе не считали нужным скрыть эту улыбку[81].

Как только спадал с масонства покров святости, раскрывались уста масонов, которых не могла замкнуть и страшная клятва. О всем, что делалось в ложе, свободно болтали за ее дверью — даже между профанами.

По этому поводу В. И.Лукин подал особое заявление в свою ложу. «Примечено им и многими другими братьями, когда в нашей ложе кто из масонов в члены или из непосвященных желающими в наше общество предлагаемы бывают, то о том, до вступления и приема их тотчас за ложею известно, и между братьями масонами с недовольной осторожностью и в неудобных местах говорят, отчего… желающий в общество наше претерпевает досаду от своих ближних и иногда отвращается от своего намерения». Посему решено, что «имеющие предлагать непросвещенных, предложение свое не прежде имеют объявить, как по закрытии л. и выходу прочих братьев в оставшемся для того комитете» (из чиновников ложи)[82].

Не найдя в Елагином катехизисе достаточной духовной пищи, привыкнув к странными обрядам во время бесчисленных «ресепсий», братья начинали из священных актов делать иногда употребление вовсе не священное.

Сенатские канцеляристы Ильин и Петров, воспользовавшись однажды отсутствием своего домохозяина, начальника по службе и собрата по масонству Л. В. Тредьяковского, так посмеялись над своими «неудобосказуемыми» обрядами: завязавши глаза крепостному человеку Тредьяковского Федору, отвели его «в другую комнату, которой он не узнал, и зачали шпагами шаркать над ним, он этого так испугался, что дрожит». Наконец, «посмеявшись довольно», отпустили.

В другой раз компания таких же канцеляристов кутила с какими-то полицейским офицером (имя которого для товарища его по кутежу, Ильина, осталось скрытым). «Были все пьяны от пунша и шалили много, из комнаты Осипова, тут же на дворе в стоящие пустые покои шли церемонией, иной в кафтане, а иной без кафтана. Передний с чашей, наполненной пуншем, а за ним идущий — с лимонами, с ложкой и с сахаром, потом третий с чашками».

Так привычка к масонскими ритуалами вызывала подчас весьма рискованные подражания. Масонство обращалось в шутовство. Для тех, кто шел в масоны с целью удовлетворить какие-то нравственные запросы души, этот конец был невыносим. Таким людям приходилось искать себе выхода в новом направлении. Если Елагина система не удовлетворяла, нужно было найти другую, которая могла бы или разъяснить так и не раскрытую тайну масонства, или поддержать в душе «нравственность и самопознание».