Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - [55]

А дальше пришли немцы. Тогда же было заключено Брест-Литовское перемирие, и немцы к нам пришли уже как победители, но с так называемой украинской армией. Эта украинская армия – не знаю, где их собрали, может, это уголовного порядка люди, но человек 300 или 400, которых они одели в очень опереточные костюмы украинских солдат и дали оружие. И так они вошли в Киев вместе с большим количеством настоящих немецких солдат. Сразу организовали себе штаб, всякие службы, стали проводить свои собственные телефоны, и вы каждый день на улице видели караулы немецких солдат. Возле Думы каждый день в 12 часов устраивали оркестр музыки для развлечения населения, и так дальше. И сразу установился полный порядок.

Вот тогда к нам из Москвы все люди из Петербурга и сами москвичи хлынули на Киев, где был полный порядок. Начала опять функционировать индустрия, все магазины открылись, продовольствие появилось. Но это в городе. В деревнях было ужасно скверно, потому что немцы забирали все. В деревнях немцы не боялись восстановить против себя население, там были мужики совершенно безоружные и бессильные, а в городе они боялись вызвать раздражение и брожение. И казалось всем, что появится опять возобновление нормальной жизни, что вот мы победим большевиков, и так дальше. И так продолжалось до конца 1918 года.

В августе месяце, когда умер мой отец, он умер с сознанием, что он оставил большое состояние и детям, и внукам, и правнукам. В полном сознании довольства, удовлетворения достигнутых целей в своей жизни. О том, что он умирает, он знал еще за пять-шесть месяцев. Он был одним из членов комитета, даже, кажется, одно время председателем комитета еврейской больницы. Это еврейская община имела право организовать свою собственную больницу, которая содержалась исключительно на счет еврейской коммуны, и отец был один из руководителей. Так что ему приходилось сталкиваться с больными, и он знал, что такое рак, и понял, что у него рак. Он никогда не говорил о том, что он умирает, но ему очень хотелось высказать детям свой взгляд, дать поучения перед смертью. И он продиктовал письмо – оно у меня есть – на 16 страниц. Это настоящий философский трактат о том, как нужно будет жить после него. Но он никогда не говорил: «после меня», а «вот когда я выздоровею, я уеду, буду жить где-нибудь в тишине, или заграницей или в Крыму, а вы уже без меня будете работать. Я хочу отдыхать. И вот тогда так-то и так-то…» Вы знаете, там такие глубокие выражения, такие глубокие мысли, я их до сих пор ценю и каждый раз, когда это письмо читаю, волнуюсь. Там, например, такие вещи: нас было восемь детей, он говорит – «Меня иногда спрашивают, кого из детей я больше люблю, это такой ненормальный глупый вопрос, если б меня спросили, какой из своих пальцев я больше люблю, какой мне палец ни отрежут, мне будет больно, так же для меня мои дети». Потом у него такое: «Никто тебе никогда столько вреда не принесет, как ты сам себе».

И такое письмо на 16 страниц. И там было еще несколько практических советов и просьб о том, чтобы продолжать заниматься его общественными комитетами, его школой – он лично содержал нескольких мальчиков, которых любил, хотел выдвинуть и привести как своих детей на более высокий культурный уровень; чтобы не забыть тех, не забыть этих, и так дальше; а кроме того, всякие материальные соображения, но переполнено все это фразами такого патриархально-философского характера. И вы читаете это письмо, и вы видите, сколько человек должен был передумать, пережить, чтобы, будучи безграмотным, никогда ничего не читавшим, дойти до таких глубоких мыслей. И вот он, к счастью, всего развала не видел. Он умер, когда еще у него было представление, что все осталось, все сохранилось. Он умер в августе, а мы уехали из Киева в январе, уже все бросивши. Но до этого еще было много всяких событий.

Немцы оставили Киев, кажется, в ноябре 1918 года. Или в октябре, я не помню. И тогда их место занял Петлюра. Но портрет Петлюры вам нечего рисовать, вы, вероятно, о нем слыхали и знаете.

Но раньше всего Петлюра решил, что ему нужны деньги. Поэтому он обратился к директору Государственного банка, которого мы лично очень хорошо знали – профессору Афанасьеву, чтобы всю наличность блокировать, которая необходима ему для содержания его армии. А Афанасьев ответил, что это нам не принадлежит, у нас своих наличностей довольно мало, у нас все текущие счета других банков, это принадлежит другим банкам и частным людям; что свое, то мы можем блокировать, можем вам как государственной власти дать, остальное мы обязаны вернуть тем, кому это принадлежит. Этого Петлюра не допускал и потребовал, чтобы ему дали все. Но только это его не удовлетворило, и тогда он решил, что главная ценность не в бумажках, а в золоте. А где ж достать золото? У ювелиров. И вот он издал приказ: каждый ювелир должен отдать им все свое золото, за которое они получат расписку, по которой они когда-нибудь получат мзду, вознаграждение. И, конечно, самый большой магазин – Маршака.

К нам пришла целая комиссия из пяти человек с председательством главного чиновника из государственного банка, чтобы делать опись всего нашего товара. Причем они говорили, что они не хотят ювелирные вещи, они хотят только золото, но те вещи, где главный вес является золотом, они должны забирать, как портсигары, скажем, кольца, и так дальше. А мы по глупости своей не подумали, что можно половину товара вообще спрятать, давши ему какую-нибудь взятку. Мы привыкли всегда действовать очень лояльно. Они пришли, установили в магазине столы, открыли книги и по каждому номеру: вот эта вещь, эта не годиться, эта – нет, это не нужно, это – можно. Председателем был служащий государственного банка, а остальные неизвестные люди, штатские, но вида примитивного, малокультурного. С ними пришло десять человек солдат, которые все двери закрыли и стояли с винтовками. Целый день работали. И мы им сами помогали. Все показывали. У нас была не одна кладовая, а много разных касс, где по образу товара лежали одни или другие вещи, очень было хорошо все организовано, так что легко было всегда что-нибудь найти. И вот они одну из таких касс велели очистить совершенно, и весь товар, который они отложили везти в государственный банк, положили в эту кассу. Было уже поздно, ночь, поэтому кассу закрыли и опечатали, с тем, что на следующее утро они придут и сделают перепись. И тогда только мы поняли, какие мы были идиоты. И тогда я, два моих старших брата, шурин, муж моей сестры, старший приказчик, старший бухгалтер, одним словом, все мы сели – что делать? Это ж невозможно им отдать, там масса брильянтов. Все, где немножечко золота есть, они туда отложили, не говоря уже о золоте, которые было на фабрике. А на фабрике всегда больше 30–40 кило золота в работе. Но это уж бог с ним, но главное – вещи драгоценные! А перед тем, как разойтись, я подумал о том, что, может, с этим председателем можно сговориться. Я у него попросил его адрес. Он мне дал. Но говорит: «А вам зачем?» – «Ну мне так, все-таки может быть нам удастся очень приятное знакомство. Позавтракаем вместе». Он меня, вероятно, понял. И когда все ушли, я говорю брату: знаешь, что, я пойду к нему домой. – «Ты не боишься?» – «А чего мне бояться. Я как-нибудь его уговорю». И я сейчас же к нему поехал и говорю ему: «Вот мы так много поработали сегодня, вы вероятно устали – идемте ко мне поужинать». Он согласился. А это значит, что он должен будет у меня всю ночь провести, потому что ночью выходить на улицу совершенно невозможно. Грабежи и беспорядки уже кончились к тому времени, но стреляли, под предлогом недовольства без всяких разговоров. Тогда расстреливали без всякой системы. И это только вопрос денег или умения уговорить – спасались вы от смерти или нет. И потом пули летали. Они же пьянствовали, все эти солдаты! Где только находили! Они ходили по городу и просто так тоже стреляли, и какой-нибудь неудачной пулей вы могли быть убиты. Так что люди в те времена старались ночью никогда не выходить.