Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - [54]

А надо сказать, что тогда в сумерках и после сумерек выйти из дома было ужасно опасно. Я говорю: «Как же я ночью пойду!?» – «А где вы живете? Я за вами пришлю матросов». В восемь часов вечера приходят за мной два матроса, очень вежливые, ведут меня в штаб. А там опять такая толкотня, что невозможно даже пробиться. Но эти два матроса растолкали и прямо к нему меня ведут. А у него в кабинете то же самое делается, что и в других местах: тут пьют, там стоят, там кто-то сидит на полу, а он, значит, у стола стоит и говорит: «Ну что? Собрали?» Я говорю: «Собрал, но такие гроши, что мне даже неловко вам сказать». – «Сколько ж вы собрали?» – «20 тысяч». Он как стукнул по столу: «Вы что, смеетесь надо мной?!» – «Да нет, ради бога, вы подумайте, где мне их взять? Вот если вы возьмете чек, я могу дать, но вы же не хотите, вы хотите наличными» – «Да, только наличными!» – «Но ведь ни у кого нет наличных, все держат в банке, бояться, теперь же всюду грабежи какие, что вы хотите!» Ну, словом, я восемь дней к нему ходил утром и вечером, и сторговался за 25 тысяч.

А деньги это были еще старые, царские?

Старые. Тогда были уже керенки, но всё было еще в большой ценности. И когда мы с ним наконец окончательно договорились, тогда я ему сказал: «Вы знаете, там на фронте, когда отдыхаете, вам приятно выпить из хорошего подстаканника? Мы как придем в магазин, вы себе выберете там что-нибудь, колечко какое-нибудь для жены» – это ему больше всего понравилось. Я говорю: «Я вам там и деньги дам». Вот мы там назначили свидание, и для этого свидания я соврал: «Вы мне дайте ключи, чтобы вас там встретить». Он мне дал все ключи, уже поверил, и до того, как он пришел, мы, конечно, все ценные вещи забрали в сторону, чтобы он их не видел. Когда он пришел, ему очень понравилось: крестик себе, крестик жене на цепочке, несмотря на то, что коммунист, подстаканник, брошечку, а потом – «вот вы знаете, все-таки хочется иногда покурить, вот бы портсигарчик какой-нибудь хороший», одним словом, что он ни просил, все это ему дали, и набрал он немножечко товару мелкого, и получил 25 тысяч. На этом мы успокоились. Через неделю его расстреляли.

А расстрелял кто? Большевики же?

Да-да-да. Муравьев его расстрелял, а потом самого Муравьева тоже расстреляли. Потому что потом выяснилось, что он это не с нами одними проделывал, конечно же. Но другие дали почти все, что он просил. А мне отец каждый день говорил: «Перестань, слушай, ты себе доиграешь, да плюнь ты, на черта нам это, больше, меньше, не нужно». А мне уже такой спорт, понимаете? Я видел, что он сдается, значит, это ему в карман, он явно таких денег никогда не знал.

А как вы думаете, какого происхождения был этот самый Ремнев? Какое он на вас впечатление произвел? Грамотный человек?

Грамотный человек, полуграмотный. Он, вероятно, из фельдфебелей вышел во время войны, добился чинов, храбрый, думаю, был, но не такой простой как Филька, который ко мне приходил обыск делать и писал ОБУСК. Нет, он грамотно писал, вероятно, из прапорщиков каких-нибудь добился чина во время войны – тогда же очень быстро поднимались в чинах все эти люди, храбрые в особенности. Он был такой молодецкий и на вид довольно приятный.

А какие другие мероприятия были проведены большевиками за то короткое время, пока они были в Киеве?

Они в Киеве были всего один месяц. За этот месяц мероприятий они особенных провести не успели, кроме грабежей. Грабежи были организованные в совершенно феноменальных размерах, вы себе представить не можете. Сначала днем объявлялись всякие приказы, что все грабежи будут строго наказаны, чтобы сейчас же звонить в полицию при малейших попытках, и так дальше, и так дальше. А ночью вооруженные солдаты подходили к домам и в буквальном смысле слова силой оружия врывались в дом, делали обыски, насиловали женщин, забирали все, что было, часто уводили людей, если им что-нибудь не нравилось, и тут же во дворе их расстреливали. И задача населения заключалась в том, чтобы их силой оружия не впустить, и вы на улицах города всюду слышали настоящие бои между жителями дома и теми бандами, которые пытались пройти в дом. Причем эти банды были небольшого количества, но хорошо вооружены, с винтовками все. Восемь-десять человек.

У нас в доме, например, где я жил, мы организовали настоящую самооборону. Из дров устроили баррикаду. В России тогда во всех дворах были сложены дрова для отопления, каждое полено было приблизительно метр длины. И вот из этих поленьев мы сложили баррикаду с маленькой дырочкой для винтовки, а оружие, как я вам говорил, у меня было спрятано давно. И мы все сидели в нижнем этаже у одного из жителей, и по двое сторожили на улице на случай, если они подойдут. Дом был трехэтажный, и женщины на третьем этаже следили с балкона, чтобы нас вовремя предупредить, и у нас был условленный сигнал. У них был таз от варенья, и, если подходят, они стучат в таз, тогда мы должны все сразу встать на свои посты. У нас во главе был настоящий фронтовой офицер, штабс-капитан, у каждого было свое место, каждый знал свой сигнал, и, кроме того, с соседним двором у нас было согласие, что, если у нас нападение, они к нам идут помогать, если у них – мы к ним. К нам раз подошли, и мы не впустили. Они испугались, когда увидели, что у нас есть защита, после трех выстрелов ушли. Но в тех домах, где была плохая защита – мы знали один такой дом – так там погибло 28 человек во время этих набегов. Просто расстреляли во дворе мужчин, которые начали сопротивляться, начали спорить. Правда, это был очень большой дом, в 80 квартир. Единственное средство было от них спастись – их не впустить. Однажды, накануне того дня, ночью, когда они к нам пытались войти, мы услышал такую перестрелку, что решили – опять начинается война, белые нападают. А оказалось, недалеко от нас шел бой между нападающими и жителями дома, и бой продолжался пять часов. Их не впустили, убитые были и среди нападавших. И так продолжалось месяц. Февраль 1917-го.