Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны - [29]

На следующий день стало известно, что убили Юсупов, Великий князь Дмитрий Павлович и Пуришкевич. Но тогда все задавали себе вопрос: где они и что с ними будет? Потому что, казалось, раз они известны, надо судить, хотя бы и убит был Распутин. В средне буржуазном обществе, в среде врачей, адвокатов, писателей и в этом моем поэтическом мирке были разговоры: как может быть, что убийц не будут судить!

Потом узнали, что на следующий день они были арестованы, причем, по повелению императрицы, которая, в сущности, и не имела права повелевать, но тут ее сила воли сказалась. Она приказала арестовать Великого князя Дмитрия Павловича, которого арестовали во дворце против Аничкова дворца, который принадлежал Сергею Александровичу, убитому, а потом не помню кому. Юсупов был в своем дворце арестован, а Пуришкевича как депутата не могли арестовать, потому что была депутатская неприкосновенность, и он остался на свободе.

Но поразило всех – как же их не судят? А судить их, конечно, нельзя было. Прежде всего потому, что Великого князя нельзя судить, только Государь мог его судить, а, во-вторых, можете себе представить, что в те времена адвокаты устроили бы на таком суде, какие бы они речи произнесли! И дело было замято. Полиции было сказано делать расследование для вида, но ничего не найти.

Но симпатии ваших литературных друзей и вашей семьи были на чьей стороне?

Слухи ползли по городу, и все знали, что это было, в сущности, предательское убийство. Юсупов заманил Распутина к себе во дворец, убил его, когда тот рассматривал какое-то распятие, которое Юсупов ему дал – выстрелил ему в затылок. От этого было какое-то смущение. В Государственной Думе Милюков был возмущен, Керенский был возмущен. И я, вспоминая это время, думаю, что это была большая глупость с точки зрения людей, которые хотели предотвратить революцию. Ведь Юсупов и Великий князь Дмитрий Павлович думали, что императрица сойдет с ума, а Государь станет тогда обыкновенным конституционным монархом, и все будет хорошо.

Между тем императрица с ума не сошла, государь конституционным монархом не стал, но это было такое потрясение всего организма общественного, что только ускорило революцию. Я к высшему петербургскому обществу отношения не имел и не хочу притворяться, что знаю, что там говорили. Но я знаю, что передавали тогда, как какая-то великосветская дама-патронесса, у которой был свой лазарет, через день или два явилась к солдатам и сказала: «Радуйтесь, ребята, произошло счастливое событие – убили Распутина, который так вредил России, Государю, русской армии. Теперь все пойдет хорошо!» Ответом было гробовое молчание, и один из солдат сказал: «Да, один мужик дошел до царя, так и того господа убили». Она была этим заявлением потрясена.

Великосветское общество сочувствовало Великому князю и Юсупову. Они подали Николаю записку, чтобы он их никуда не ссылал, а он с большим достоинством ответил, что удивляется, что к нему обращаются с просьбой помиловать и защитить убийц, и будто бы сказал даже: «Романовых убивали прежде, но сами Романовы никогда никого не убивали так, как был убит Распутин». Не знаю, насколько это верно.

После этих событий в обществе нарастало тревожное настроение, и было ясно, что со дня на день должно что-то серьезное произойти.

У меня есть маленькое семейное воспоминание. У меня была тетка, богатая женщина, у нее была карета, и вот недели за две до революции она в карете куда-то поехала и вернулась бледная, испуганная: «Я не знаю, что теперь за люди, но я садилась в свою карету, а какой-то человек остановился и сказал: „Садись-садись, недолго еще прокатаешься“». Очевидно это было настроение, которое даже на улицах пробивалось. Она вернулась испуганная, расстроенная – что делается?!

Наконец, мы дошли до февраля 1917 года. Как началась революция я хорошо помню, началось с каких-то волнений – и хлеба нет, и того нет, лавки были закрыты, бесконечные очереди. Это всех волновало, но никто не думал, что начинается уже то, что в действительности началось.

25 февраля в субботу уже было хуже, чувствовалось что-то серьезное. 26 февраля было воскресенье. Я рассказываю это для того, чтобы показать, насколько были двойственные настроения. 26-го был последний балетный спектакль императорского балета в Мариинском театре. Моя мать всегда ходила в балет. Я ей говорил, что страшно уже на улицах, стреляют, а она говорила: «Да, но у меня кресло, я должна поехать».

Вечером в городе было очень тревожно, я решил, что поеду за матерью, чтобы ее привести домой. Я хорошо помню, как пошел пешком в театр, город был темный, откуда-то доносились выстрелы, у меня было впечатление, что нечто очень серьезное готовится. Рассказываю потому, что хочу показать, как было беспечно буржуазное общество. Помню, что моя мать, которая поехала довольно испуганная, вышла из театра веселая. Я спрашиваю: «Как мы домой доедем?». Она отвечает: «Пустяки! Говорят, что завтра все успокоится. Я только что виделась с таким-то и таким-то, они мне сказали: „Будьте совершенно спокойны, ничего не произойдет“».

А 27 февраля, в сущности, все было кончено, революция случилась, и только тогда все поняли, насколько это серьезно.