Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - [54]

Во-первых, никак не доказана большая заинтересованность двинского боярина в выходе на волжские пути в XIV веке. Крупный новгородский боярин еще только начинал в середине XIV столетия развертывать свое хозяйство на Двине. Да и продукты двинского хозяйства вряд ли могли иметь широкий сбыт на Волге. Нет, конечно, сомнения в том, что некоторые торговые связи между Подвиньем и Поволжьем имели место и что дороги, по которым шли отряды ушкуйников, были проторены купцами, но для установления более тесных связей между промысловым хозяйством Севера и земледельческо-скотоводческим Поволжьем время еще далеко не пришло.

Во-вторых, самый характер походов ушкуйников подчеркивает, что борьба шла не за «рынок сбыта» для продукции новгородского промыслового хозяйства. Ушкуйники шли за добычей, за полоняниками, грабили и сбывали награбленное. Они не ограничивались разгромом городов, но проходили «грабяче» соседние области, Засурие, Маркваш, Арскую землю. Они действовали обычными для новгородцев приемами «колониальной политики», примерно так же, как Лука Варфоломеевич действовал в 1342 году на Северной Двине («…взя землю Заволочную по Двине, все погосты, на щит»).

Таким образом, ушкуйничество было попыткой путем походов в Среднее Поволжье и Нижнее Прикамье расширить территорию новгородских волостей, то есть территорию, которую новгородцы грабили и с которой собирали дань. Так считает крупный исследователь проблем социально-экономической истории Руси XV столетия В. Н. Бернадский.

* * *

От предшествующих походов новгородских повольников походы ушкуйников на Волгу и Каму отличались не только направлением, но и численностью отрядов. Походы ушкуйников направлялись в далекие и сравнительно заселенные края, они не могли вестись такими небольшими отрядами, с какими выступали обычно новгородские данщики; не десятки воинов, а сотни, порою даже тысячи отправлялись на ушкуях в поход за добычей. Стоит добавить, что число ушкуйников с каждым годом и каждым походом только увеличивалось, что свидетельствовало также об удачливости большинства набегов повольников на заволжские и закамские селения.

Наличие тысяч повольников, готовых метнуться на Северную Двину, Каму и Волгу, является очень важным показателем своеобразного кризиса новгородской экономики в XIV веке. При данном уровне технико-экономического развития и общественном строе Новгород и его земля оказывались не в состоянии прокормить население деревни и города.

Конечно, для новгородского земледельца открывались широкие возможности распашки новых земель, даже в непосредственном окружении Новгорода. Но труд «выдирания» новых пашен был слишком тяжел (ведь лучшие для земледелия участки были давно уже освоены). Границы для развития ремесла были узкими, определяясь малой емкостью внутреннего рынка и полным отсутствием спроса на ремесленные изделия со стороны заморских гостей. Восток же и север манили к себе возможностями быстрого и легкого обогащения. На этот путь давно стали новгородские молодцы. Во второй половине XIV столетия, наряду с походами в пушное Эльдорадо, стали возможными походы и на главные речные пути востока, и в землю Арскую, и в Засурие, и в Маркваш. Эти походы сулили добычу, а вместе с этим открывали возможность освободиться от тяжелой кабальной зависимости. Что последний мотив играл определенную роль, можно подтвердить интересным сообщением летописей об условиях одного из мирных договоров Новгорода с Псковом. Договариваясь под Сольцами в 1390 году о мире с псковичами, новгородцы потребовали выдачи всех зависимых людей, должников, холопов, а также тех, кто «в путь ходил на Волгу» («…а за должник и за холоп и за робу и хто в путь ходил на Волгу, а за тех не стояти Пьсковичем, но выдавати их»).

Таким образом, те, кто ходил на Волгу, поставлены рядом с должником, холопом и рабой, то есть включены в число несвободных людей. Новгородский социально-политический строй объясняет, почему большие походы XIV века на Волгу были организованы не государством, а «без слова новгородского» боярами, вроде Луки и Есифа Варфоломеевичей, Василия Федоровича и Александра Абакумовича. Крупнейшие новгородские бояре располагали достаточно значительными средствами, чтобы снарядить и вооружить сотни людей (Лука действует в Заволочье с сотнями «сбоев-холопов»).

О том, как много было в Новгороде охотников отправиться в поход за добычей в далекие края, можно видеть по походу Прокопа, этому своеобразному новгородскому походу бедноты, самому «разбойному» из всех походов ушкуйников. А. П. Щапов, характеризуя в своих работах «молодцев-ушкуйников» как силу, «антагонистическую» большим людям (боярам или гостям), отмечал, что новгородская вольница «инстинктивно и буйно» порывалась «к разбойничьему или казачьему разгулу и грабежу»[218]. Если эти слова и не могут быть отнесены ко всем походам ушкуйников (ими иногда руководили бояре), то поход Прокопа они характеризуют хорошо. В движение широким потоком вливалась новгородская голытьба, закабаляемая верхами.

Политика новгородских бояр по отношению к движению ушкуйников определялась поэтому соображениями не только экономическими и политическими, но и социальными. Новгородские верхи не склонны были задерживать в Новгороде или в Новгородской земле избыток «черных людей», доставлявших так много беспокойства в многочисленных народных восстаниях этих лет. Возможность роста вширь смягчала противоречия внутри Новгорода. Ушкуйничьи походы XIV столетия отвлекали новгородские низы от выступлений против своих бояр.