Русско-литовская знать XV–XVII вв. - [74]

Одним из самых ранних памятников русской генеалогии является роспись потомков черниговских великих князей начала XVI в., помещенная в сборнике, принадлежавшем Дионисию Звенигородскому[630] (в миру Данило Васильевич Звенигородский, из черниговских князей).

В начале XVI в. при московском дворе обосновались две группы черниговских Рюриковичей. Среди них и князья Звенигородские, по семейному преданию будто бы приехавшие в Москву вместе с литовским князем Свидригайло в 1408 г.: в русских летописях они упоминались с середины XV в. и легко могли доказать древность своей службы великим князьям. Другие, как Воротынские, Одоевские, Белевские, также выходцы из Литвы, начали службу в Москве с конца XV в., но с особым статусом – служилые князья. Ранняя роспись черниговских князей и должна была установить степень родства между различными ветвями рода, как перешедшими в разное время служить московским князьям, так и потомками князей Торусских и Оболенских, чьи владения никогда не входили в состав великого княжества Литовского[631].

Процесс создания великокняжеских росписей и легенд шел параллельно с оформлением родословий нетитулованных боярских родов. После образования единого Русского государства боярские семьи, служившие в различных княжествах, переходят непосредственно на службу к московскому великому князю. Очевидно, с этого времени принцип древности службы предков рода московской династии становится основным для определении знатности рода. Если учесть, что представители одной и той же боярской семьи в XIV–XV вв. и позже служили при московском дворе, при дворах других удельных и великих князей или при дворе митрополита, будет понятно, что только родословные документы могли подтвердить древность службы одних ветвей рода, их преимущества, и установить четкую степень родства с московскими сородичами для тех лиц, которые не входили в состав Государева двора или в XV в. служили в разных княжествах[632].

Ни для одного из московских боярских родов в это время не была создана легенда о происхождении родоначальника из правящей династии или аристократической фамилии; такие легенды появятся в XVII в. В родословиях старомосковского боярства XVI в. говорится о выезде родоначальника «из Прус», подчеркивая этим его вассальное отношение к первым московским князьям и древность службы им. Ведь по великокняжеской легенде Август дал земли от Вислы до Немана Прусу, «и до сего часа по имени его зовашася Пруская земля»[633]. Прямым потомком Пруса и был Рюрик.

Если в великокняжеских и княжеских родословиях устанавливается степень родства и общность происхождения между отдельными ветвями русских Рюриковичей и литовских Гедиминовичей, то в родословиях боярских семей нет и намека на общность происхождения с князьями. Родство этих семей с княжескими происходит в результате брака с княжной из правящей династии. Боярские легенды этого времени говорят лишь о выезде родоначальника на службу к великому князю (обычно «из Литвы» выезжают служить в Тверь, «из Орды» в Рязань), принятии этого родоначальника на службу, его крещении и «пожалованиях», сделанных великим князем. Такие факты сразу подчеркивают вассальную зависимость боярского рода от великокняжеской власти и сложившуюся к XVI в. многовековую службу московским, тверским, рязанским и другим князьям.

Формулировка русских легенд полностью противоположная литовской и молдавской, где говорится о выезде из Италии родоначальника династии вместе с родоначальниками крупнейших магнатских родов (как в Литве).

Упоминание о «римском» происхождении Радзивиллов и Гаштольдов, уравнивающее их с правящим домом, есть в польских хрониках XVI в. вообще идея о происхождении литовской знати «от крови итальянской» постоянно присутствует в публицистике Польши и Литвы. В середине XVI в. ее развивает Михалон Литвин в своем трактате «О нравах татар, литовцев и москвитян…». Автор пишет о «полулатинской речи» литовцев («много слов в литовском языке, одинаковых по значению с такими же словами на языке латинском»), их «древних римских обычаях»[634]. И сам приезд предков литовцев из Италии Михалон описал примерно так же, как и родословная легенда из летописей Великого княжества Литовского.

Но среди других генеалогических концепций Польши и Литвы наиболее известна сарматская теория. Ее популярность скорее всего связана с особенностями происхождения правящего класса, который был здесь чрезвычайно смешанным. Кроме потомков литовских Гедиминовичей и русских Рюриковичей, в него входили магнаты и шляхта литовского происхождении (по литовской легенде их предки пришли из Италии вместе с Палемоном), потомки русских боярских родов, наконец, польская шляхта, которая в XV–XVI вв. активно занимала земли Литовского великого княжества, она имела собственные древние генеалогические и геральдические традиции.

Очевидно, под влиянием таких традиций в начале XV в. в Литве появляются собственные гербы. Это было результатом акта адоптации польским родам литовских семей. Адоптированные семьи получали право на герб и печать соответствующих польских родов и стали считаться их кровными родственниками. Безусловно, это был акт большого политического значения, способствующий сближению польского и литовского дворянства, сближению именно в генеалогическом плане – осознания общности происхождения.