Русский язык в зеркале языковой игры - [11]
В. Пропп утверждал, что «язык комичен не сам по себе, а потому, что он отражает некоторые черты духовной жизни говорящего, несовершенство его мышления» (Пропп 1997:149]. С этим замечанием нельзя согласиться: языковая шутка — это шутка и над языком (а иногда — исключительно над языком).
3. Впрочем, отграничение чисто языковых шуток от шуток предметных не так определенно, как нам этого хотелось бы,—поскольку не слишком надежны сами критерии этого отграничения, в том числе и основной из них — непереводимость на другие языки. Э. М. Береговская отмечает, что многие явления аффективного синтаксиса, например такие фигуры, как хиазм и зевгма, представляют собой универсалии, свойственны всем или почти всем литературно развитым языкам и, естественно, идеально переводимы [Береговская 1984:11—14 и др.]. Легко также переводятся на другие языки шутки, использующие средства прагматики, которая, как известно, характеризуется неконвенциональностью. Вот один показательный пример. Интересная работа Е. В. Падучевой [19826] исследует обыгрывание норм ведения диалога в сказках Льюиса Кэрролла. При этом оказалось возможным анализировать русский перевод сказок, сделанный Н. М. Демуро-вой, поскольку оказались переводимыми с английского на русский многие случаи языковой игры, даже некоторые каламбуры. Что касается близкородственных языков, то здесь возможности «обмениваться шутками» еще шире. Так, мы убедились, что многие случаи языковой игры, приводимые в уже упомянутой нами обстоятельной работе Д. Баттлер [Buttler 1968], сохраняют комический эффект при переводе с польского языка на русский (даже шутки, использующие арсенал низших уровней языка — морфологию, словообразование). Несколько примеров:
безпортковец, недотруп, журналглист, Министерство халтуры [вм. культуры}-, Хорошая парочка—он кретиноват, она мегеровата\ У меня есть слепой брат, номы редко видимся, Накрывая любимую женщину с другим типом — делаешь глупость: пусть сами накрываются, если хотят.
Интересно также отметить, что даже так называемая непереводимая игра слов может быть передана средствами другого языка (с метаязыковыми пояснениями) и комический эффект при этом частично сохраняется. Один пример подобного переложения — из сборника «Физики продолжают шутить»: Томсон (лорд Кельвин) однажды вынужден был отменить свою лекцию и написал на доске: «Professor Tomson will not meet his classes today» (Профессор Томсон не сможет встретиться сегодня со своими учениками). Студенты решили подшутить над профессором и стерли букву «с» в слове classes. На следующий день, увидев надпись, Томсон не растерялся, а, стерев еще одну букву в том же слове, ушел (classes — классы, lasses—любовницы, asses — ослы).
В данной работе мы, естественно, будем говорить только о языковых (но не о предметных) шутках, причем в одном строго определенном аспекте: языковая шутка интересует нас как вид лингвистического эксперимента.
1. Известно, что в XX в. в различных областях науки и искусства (в математике, биологии, философии, филологии, живописи, архитектуре и т. д.) многие ценные идеи и начинания российских ученых и деятелей культуры заглохли в душной атмосфере советского тоталитаризма, но получили признание и развитие на Западе и через десятилетия снова возвращаются в Россию. Это в значительной степени относится и к методу лингвистического эксперимента, громадную роль которого настойчиво подчеркивали в 20-х годах А. М. Пешковский и особенно Л. В. Щерба. «Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило (...) В возможности применения эксперимента и кроется громадное преимущество — с теоретической точки зрения — изучения живых языков» [Щерба 1974:32].
На словах необходимость экспериментирования в синхронических исследованиях признаётся, по-видимому, всеми российскими лингвистами, на деле, однако, возможности этого метода до сих пор используются недостаточно. Зарубежные исследования по грамматике, семантике, прагматике — это, как правило, се-
рия экспериментов над несколькими, тщательно подобранными примерами и интерпретация полученных результатов. В России работа по современному языку в рассматриваемом отношении мало отличаются от работ по истории языка: и в тех и в других приводятся большие списки примеров из обследованных текстов и сама величина списка расценивается как доказательство правильности развиваемого положения. При этом: игнорируется то обстоятельство, что в реальных текстах анализируемое явление нередко искажено воздействием добавочных факторов. Мы забываем предостережение А. М. Пешковского, который отмечал, что было бы ошибкой видеть, например, в союзе и выразителя распространительных, причинно-следственных, условно-следственных, противительных и т. п. отношений; это означало бы, что «в значение союза просто сваливается все, что можно извлечь из вещественного содержания соединяемых им предложений» [Пепшовский 1956:142], Исследователь языка попадает при этом в положение химика, который для химического анализа какого-то металла брал бы куски его руды разного минерального состава ^приписывал наблюдаемыеразлит чия самому металлу. Очевидно, химик возьмет для! своего опыта чистый металл, лишенный примесей. Мы также должны оперировать тщательно подобранными* примерами, по возможности исключающими:воздействие добавочных факторов^, и экспериментировать с этими примерами (например, заменять слово его сино^-нимом, изменять тип речевого акта, расширять фразу за счет диагностирующего контекста и т. п.).
