Русский щит - [41]

А татары перевалили внутренний вал и ворвались в Средний город. Смолк набатный звон на колокольне Рождественского монастыря: изрубленные звонари полегли под нагревшимися от непрерывных ударов колоколами. Через торговую площадь татарские всадники проехали к Детинцу, ворвались внутрь через распахнутые ворота, у которых больше не было сторожей.

Перед Успенским собором ровной линией стояли полсотни дружинников — последние защитники столицы великого князя Юрия Всеволодовича. Ветер раскачивал прапорец с ликом богородицы, заступницы Владимирской земли.

Старый боярин Надей стоял впереди строя. Когда татары ворвались в ворота Детинца, он обнажил меч, поднял его вверх и зашагал негнущимися от старости ногами навстречу.

И такой невероятной показалась отчаянная храбрость старика, что татарские воины остановились.

В наступившей внезапно тишине скрипел снег под сапогами Надея и его дружинников. Храбрецы шли на татар, выставив копья. Наконец пронзительно крикнул, взмахнув кривой саблей, монгольский тысячник. Опомнившиеся татары бросились на дружинников Надея.

Так погибла ближняя дружина великого владимирского князя, защищая собор, где покорно ждали смерти княжеская семья и бояре.

Был месяц февраль, а день был седьмой, последний скорбный день Владимира…

3

Хан Батый въехал в горящий Владимир после полудня. Ветер раздувал пламя пожаров, улицы были окутаны дымом. Дымящиеся головни падали в черный снег. Ручейки мутной от крови и пепла воды струились из-под осевших от жара сугробов.

Бой затихал. Только от Золотых ворот доносились крики и лязг оружия: горстка упрямых руситов, засевших в каменной воротной башне, продолжала безнадежное сопротивление. Неприступными оказались стены башни, которую руситы почему-то называли Золотой. Не золотой, а кровавой лучше бы ее назвать! Много воинов погибло под ней во время штурма…

Да и только ли под Золотыми воротами? Своих убитых воинов Батый видел везде: в переулках, у заборов, во дворах. Только середина улицы, по которой должен был ехать хан, свободна от трупов, но и здесь еще темнели лужи крови. Дорогой ценой пришлось заплатить за обугленные развалины города князя Юрья!

Хан Батый миновал горящие улицы Нового города, проехал через Торговые ворота в Средний город. Здесь пожаров было меньше. Во дворах суетились спешенные татары, тащили узлы с добром, взламывали замки клетей и амбаров.

Особенно много было воинов на торговой площади. Они разбивали лавки купцов, перекладывали товар в переметные сумы. Сотники стояли поодаль, зорко поглядывали на своих удальцов. К ним подходили воины, кланялись, складывали к ногам самую ценную добычу.

А на торговую площадь выбегали новые и новые толпы победителей. Кое-где уже дрались, вырывая из рук дорогие сосуды, куски сукна, связки беличьих шкурок.

Никто не обращал внимания на проезжавшего хана.

— Я прикажу сломать хребты этим шакалам! — прошипел Батый, оборачиваясь к старому полководцу Субудаю.

Но тот возразил:

— И будешь не прав! Все они храбрые воины. Они положили к твоим ногам город князя Юрья. Сегодня город принадлежит им. Так велит яса — закон твоего деда, Великого Чингиса… Но если завтра кто-нибудь уйдет самовольно из своего десятка, его удавят тетивой лука… Если завтра кто-нибудь не принесет тебе законной доли добычи, тот примет смерть… Войско — сабля в твоей руке, хан, а саблю, чтоб не проржавела, нужно смазывать жиром…

Батый промолчал. Старый полководец был прав. Наступил час, когда хан уже не волен в своем войске. Воины, только что послушно бросавшиеся на смерть по одному его слову, превратились в бешеных собак. Горе тому, кто попробует вырвать из их зубов добычу!

Так было заведено великим Чингисом, и не ему, внуку кагана, изменять обычай. Жажда добычи вела воинов в далекие походы, поднимала на стены городов, ощетинившихся копьями. Жажда добычи отгоняла страх смерти в бесчисленных битвах. Надо утолить эту жажду, чтобы завтра она стала еще сильней, еще нетерпимей! Пусть поют в степных кочевьях о щедрости Батухана, насытившего своих воинов серебром, одевшего их в дорогие шубы! Пусть горят завистью глаза у безусых юношей и сердца их рвутся в походы! А походов будет много, потому что земля велика, и вся она должна лечь под копыта монгольских коней! Что ж, пусть простой пастух почувствует хоть на день себя великим, сеющим смерть и дарующим жизнь! Назавтра он будет охотней повиноваться…

Так думал Батый, проезжая по торговой площади к Детинцу, жилищу князя Юрья. Следом ехали притихшие ханы и темники, молчаливые, настороженные нукеры-телохранители.

Сегодня — день войска!

Вокруг Успенского собора, опираясь на копья, стояли спешенные татарские воины. Лица их были угрюмы, недовольны. Они с завистью поглядывали в сторону торговой площади, где торжествующе шумела толпа их товарищей, расхватывавших купеческое богатство. Только строгий приказ сотников удерживал их возле дома руситского бога. Да надежда, что в доме этом найдется что-нибудь и для них.

Из узких соборных окон доносилось протяжное церковное пение: епископ Митрофан правил свою последнюю службу.

Навстречу Батыю выехал Менгухан. Батый спросил насмешливо: