Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин - [86]

Самый примечательный из «юбилейных» материалов, выделявшийся резкими выпадами против самодержавия, появился в «Русском слове» без подписи в самый день торжеств. В нем автор с горечью отмечал, что «потенциальная народная мощь», которая столь ярко проявилась в бывшем мужике Сытине, «в своей массе… до сих пор пребывает в состоянии подавленности под гнетом господствующего государственного режима». Тем не менее благодаря «разительной настойчивости» и «неугасимой жажде творчества» этому «американцу с русской душой» удавалось творить чудеса. Пока интеллигенция раздумывала, как бы приобщить крестьянина к печатной продукции, Сытин сделал это в одиночку.

Завершая своим выступлением торжественный ужин, Сытин объявил проект еще одного предприятия, помимо Дома книги.«Вся жизнь моя, – признался он, – прошла в очень большой коммерческой сознательной работе. Много было идейного, но это идейное шло наряду с коммерческими целями…» Теперь же, после полувека «капиталистической» работы, «у нас есть достаточные средства», и долг требует основать «чисто идейное издательство». Возможно, вдохновленный примером состоятельного американца Эндрю Карнеги, который организовал сеть библиотек, чтобы открыть широкому читателю свободный доступ к хорошим книгам, Сытин, в свою очередь, собирался снабдить соотечественников хорошими книгами, преобразовав недавно купленное им в Петербурге издательство Маркса в общественное учреждение[524].

Сказанное Сытиным в тот вечер как бы дополняло два коротких автобиографических отрывка, опубликованных в утреннем выпуске «Русского слова». В одном из них, озаглавленном «Из пережитого» и перепечатанном из «Полвека для книги», Сытин поведал о своих глубоких религиозных чувствах. С величайшим почтением приводит он слова своего покойного друга Ф.Н. Плевако, произнесенные как-то в пору их молодости после молитвы в Успенском соборе Московского Кремля. «Самые счастливые минуты в жизни, – заметил тогда Плевако, – мы проводили здесь, в этом великом святом и древнем соборе… Перечувствуйте это, и все остальное покажется вам суетой сует». В другом отрывке под названием «Три ступени жизни» Сытин рассказывает о первом коммерческом успехе во время русско-турецкой войны, о приобщении через толстовцев и «Посредника» к подлинно просветительскому книгоизданию, а также о том, как, приступив по совету Чехова к изданию «Русского слова», он яснее осознал сущность своего служения людям. Болезнь и смерть Чехова, писал Сытин, он воспринял «чрезвычайно тяжело, потому что отношение к Чехову у меня всегда было особенное. Все, что он мне предлагал, советовал и говорил, для меня было священно. Его советы сыграли в моей жизни большую роль. И

теперь, оглядываясь на прожитую жизнь, я могу сказать только одно: «Да простит мне дорогая тень А.П., если я в чем-нибудь прегрешил перед ним!»

С приближением смерти этого набожного выходца из низов нее чаще одолевали тревожные мысли о его миллионах, тем более что для большинства его соотечественников наступила поря тяжких невзгод, и тогда Сытин, следуя народному присловью «Бог троицу любит», задумал еще одно благотворительное предприятие. В частном разговоре, сразу после юбилея, он поделился замыслом со своим другом Телешовым. У Сытина осталась последняя мечта – построить за городом бесплатный дом отдыха для своих рабочих[525]. Помимо жилого дома, он хотел устроить там школу, больницу, театр и разбить парк. «Ты меня знаешь давно, всю жизнь… – приводит Телешов слова Сытина. – Ты знаешь, что я пришел в Москву, что называется, голым… Мне ничего не нужно. Все суета. Я видел плоды своей работы и жизни, довольно с меня. Пришел голым и уйду голым». Затем сделал по секрету признание, в котором соединилось толстовское и чеховское: «Я от всего уйду… Уйду в монастырь»[526].

Невзирая на все благие намерения Сытина, история загнала издателя в тупик. 27 февраля его газета прекратила публикацию юбилейных здравиц и сообщила о волнениях в Петрограде, вышедшем из-под контроля армии и полиции. Спустя три дня Николай И отрекся от престола.

Затяжной, но необратимый процесс распада завершился – самодержавие рухнуло, однако теперь Сытину предстояло с горечью наблюдать дальнейшее крушение общественных основ при Временном правительстве. Слухи, будет вспоминать он впоследствии, отнимали последние крупицы надежды. «С фронта, как зловещие тучи, нескончаемой грядой ползли панические известия, одно другого безотраднее». Толпы озлобленных людей слонялись по улицам в поисках куска хлеба. Продовольствие подвозили все реже, цены все росли. Проснулась звериная ненависть к «буржуям», голодные горожане начали грабить, «снимали шубы, пиджаки, даже штаны… Участилась бессмысленная и немотивированная стрельба на улицах, точно винтовки и револьверы сами собой стреляли с наступлением темноты. Старые, привычные устои жизни повалились, как карточные домики, и серый, злой, нелепый хаос пришел на смену порядку.

С каждым днем хвосты у лавок росли, и лица женщин делались все злее и зловещее».

Считая, что людей необходимо прежде всего накормить, Сытин взялся осуществить очередное грандиозное дело – собрать 300 миллионов рублей и закупить в Сибири продовольствие для голодной Москвы. Вложив от себя в общий котел 6 миллионов, Сытин заручился затем поддержкой миллионера Н.А. Второва и собирался с его помощью переговорить с их по-прежнему состоятельными знакомыми, но – ив этом тоже зловещая примета времени – вскоре тот был убит своим незаконнорожденным сыном во время ссоры из-за денег. Подведет Сытина и остальное московское купечество, на которое он возлагал свои последние надежды. «Ни в одних глазах не прочел живого… сочувствия и смелого решения», напишет он в воспоминаниях, и «даже простой животный страх, даже надвигающаяся грозная опасность не могли заставить этих людей добровольно, по своей охоте, развязать тугую мошну»