Русский полицейский рассказ - [50]

– Да, дали место даром и устроили склеп.

– Ну что же, и за это спасибо, хотя мне кажется, что покойный Сергей Иванович большего заслужил от города.

– Эх, Василий Максимович, дайте срок, все уляжется; пройдет год, много три, и оценят наши услуги перед царем и отечеством. Неужели вы думаете, что не будет конца этой дикой вакханалии «товарищей». Нет, он будет, и очень скоро. Я глубоко верю в наступление более светлого будущего для нашей полиции, хотя, правда, как будто нарочно, оттягивают реформу, благодаря чему в полиции по-прежнему царит самоуправство высших и дикость низших ее чинов, но все это временно, и Бог даст, в самом близком времени наступит новая эра нашей службы и нашей жизни.

– Да, а пока нас будут выгонять со службы без суда, а если мы будем оставаться и служить, то нас будут бить по примеру нашего дорогого Сергея Ивановича.

– Эге, Василий Максимович, да вы скептик, больше чем я думал, если мы ко всему будем относиться отрицательно, то не следует служить; что же касается частых убийств наших сослуживцев, то ведь это делается в кровавом чаду политических неурядиц, как любят выражаться «товарищи», и, может быть, мы, скромные герои будничной жизни, будем с течением времени служить памятником и примером непоколебимости старой, неустроенной, но доблестной русской полиции, и наши преемники, новые полицейские чиновники со специальным образованием, помня наши заслуги, дадут нам место в своих рядах, где, я уверен, мы так же с честью понесем свое полицейское знамя.

Разговаривая, пристав и Василий Максимович вышли за ворота. Городовые ругались с непослушными извозчиками. Экипажи поехали вереницей. Провожавшие гробы рассаживались в закрытые фаэтоны. Певчие, торговцы, похоронные старухи и всякий сброд чуть не дрались, толкаясь и шлепая по грязи. Начинало опять моросить.

Эль-де-Ха Победителей не судят

Как-то на Святой неделе в богатую усадьбу старичка генерала Якова Тихоновича Радугина понаехало много гостей. Такому съезду благоприятствовала не столько хорошая погода и просохшие дороги, но, главным образом, широкое и радушное гостеприимство как самого генерала, так и генеральши. Про хлебосольство Радугиных ходили целые легенды, чему охотно верилось: так хорошо и просто чувствовалось у них всякому, от важного титулованного губернского предводителя дворянства до вечно заспанного замухрышки – ямщика Петрушки, привозившего к генералу на тощих земских клячах разного рода господ.

И вот только что сели все шумной веселой компанией за большой обеденный стол, как в столовую вошел, звеня шпорами, общий любимец, уездный исправник Тит Михайлович Папенко, и, извинившись за малое опоздание, начал христосоваться от хозяина по порядку со всеми.

Когда он это окончил и сел на своем обычном месте через стол против хозяина, одна из присутствовавших дам высказала в шутливой форме свое удивление по поводу поцелуйного обычая, которого придерживался Тит Михайлович.

– А что же вы видите в этом обычае необычного? – спросил, улыбаясь, исправник.

– Да как же – так-таки с первым встречным, и даже незнакомым, и вдруг… Право, в первый раз встречаю.

– Изволите ли видеть, – возразил исправник совершенно серьезно, – я слишком с большим уважением отношусь ко всем обрядностям нашей церкви и нашим трогательно-прекрасным обычаям старины, и, лобызаясь, поймите – лобызаясь, а не целуясь с каждым встречным, я только этим подкрепляю только что высказанное мною. Особенно свято я блюду этот необычный для вас обычай с тех пор, как благодаря ему остался цел и здрав и не лишился живота моего.

Все заинтересовались словами исправника и просили его рассказать про свое приключение с обычаем, что он и обещал исполнить после обеда.

Свечерело уже, когда гости вышли из-за стола и шумно разместились в гостиной.

– Ну что же, Тит Михайлович, мы ждем, – напомнил хозяин.

– Я готов, господа, но вот в чем дело, просил бы разрешения закурить, а то как-то и не говорится.

– Пожалуйста, пожалуйста! – раздалось кругом.

Тит Михайлович, не торопясь, свернул толстую папироску и, скрывшись в облаках дыма, начал так свой рассказ:

– Вот вы, я думаю, и не поверите, господа, глядя на мою тучную неповоротливую фигуру и зеркальный череп, что лет двадцать пять тому назад ваш покорный слуга обладал стройной фигурой, шапкой густых волос и энергией, которой хватило бы, пожалуй, на десятерых…

– Ну, в этом отношении, Тит Михайлович, – перебил его хозяин, – прожитые вами с тех пор четверть века, кажется, не оказали на вас никакого влияния.

Исправник щелкнул шпорами.

– Нет, Яков Тихонович, то да не то: укатали сивку крутые горы! – И он подавил невольный вздох. – Так вот, четверть века тому назад я служил помощником пристава в одном из южных городов. Родители мои, хотя и происходили из старой дворянской фамилии, но были люди бедные, и я, с трудом дотянув до седьмого класса гимназии, был вынужден прекратить свое образование и поступить на службу, так как надо было и отцу-старику помогать. Вышел я из гимназии, да и поступил в полицию на должность околоточного надзирателя. Мне всегда улыбалась эта служба – раскрывать преступления, преследовать и обнаруживать преступников и стоять на страже общественной безопасности – все это было более чем заманчиво. Работал я усердно, не покладая рук, и начальство, по-видимому, было мною довольно, но, несмотря на это, я по службе вперед не двигался, а стоял, так сказать, на точке замерзания.