Русский пасьянс: Записки датского журналиста - [32]

КНИГИ КАК ЛЮДИ

В короткий период горбачевской перестройки страна выговорила то, о чем молчала десятилетия. Вспоминаю километровые очереди в газетные киоски за свежими "Огоньком" и "Московскими новостями", ставшими рупором горбачевской гласности. Читали жадно, будто чтение заменяло пищу. Публикация каждой ранее запрещенной книги становилась событием культуры.

Я горжусь, что был причастен к одному такому событию. Журнал "64 Шахматное обозрение", где я работал, опубликовал отрывки из романа Владимира Набокова "Другие берега". Это была первая публикация Набокова в СССР. Текст романа в редакцию принес мой друг и коллега Ефим Шухман, и мы вместе отправились к главному редактору и самому известному в мире шахматному журналисту Александру Рошалю — предложили опубликовать отрывки. Рошаль решился, как он потом сказал, "первым вступить на разминированное поле". Предисловие согласился написать Фазиль Искандер — многие другие деятели культуры под разными предлогами отказались. После публикации Рошаля вызвали в ЦК, где завотделом потребовал разъяснений по поводу публикации "антисоветского автора". "Но Набоков бежал от нацистов!" — аргументировал Рошаль. "Вот то-то и оно, что он бежал, а другие сопротивлялись", парировал работник ЦК. Рошалю дали выговор, сделали на пару лет невыездным. Но он и не такое пережил: в 1937-м его отца расстреляли как "врага народа" — за авторство проекта конституции ещё не существующего государства Израиль. А наш журнал прославился на весь мир — телеграфные агентства сообщали о первой публикации Набокова в СССР как о новом достижении горбачевской гласности.

Книги как люди. Им в нашей стране тоже давали сроки. Вслед за амнистией литературы последовала амнистия политзаключенных. Все задавались вопросом: что же будет дальше? Было предчувствие: грядет потрясение.

Мне тогда казалось, что реформы Горбачева опоздали и могут отодвинуть гибель коммунизма лет на десять, но не больше.

СМОТРИТЕ, КТО ПРИШЕЛ!

Шел январь 1998 года. После многомесячной проволочки мне наконец дали журналистскую визу в Россию.

В первый же день командировки в Москву я попал на тусовку столичного бомонда в Доме архитектора. Стол ломился. Икра черная, рыба красная, рыба белая, шампанское советское. Водки, правда, на длинном, покрытом белой скатертью столе не было.

Собрался высший свет: политики и министры, бизнесмены и шоумены, дипломаты и журналисты, дамы света и полусвета. Хоть и в нищей стране, но одеты все с иголочки, как теперь говорят, от кутюр. Дамы в декольтированных платьях выглядели элегантно, хотя фальшивые бриллианты блестели несколько вызывающе, а чересчур густой макияж искажал лица. Французский парфюм по-русски смешивался в воздухе с запахом пота и винными парами.

Отмечали юбилей партии "Яблоко".

— Это единственная партия в стране, среди членов которой нет бандитов, — заметил один из гостей.

Другой гость, уже слегка поддавший, поддержал разговор.

— Да здравствует "Яблоко"! Ура! — заорал он и осушил очередной бокал шампанского.

Лидер "Яблока" экономист Григорий Явлинский в молодые годы, говорят, попал в психиатрическую больницу. Соратники утверждают, будто КГБ хотел объявить его шизофреником за политическую деятельность. Враги же распускают слухи, что он просто "косил" от армии.

На Западе не понимали, почему интеллигентный, "честный сторонник демократических реформ" Явлинский так и не стал президентом России.

Вспомнились циничные, но отражающие российскую действительность слова генерала Коржакова, бывшего начальника Службы безопасности президента, сказанные Явлинскому перед выборами:

— Гриша, ты не выиграешь, ты же еврей.

Чоканье бокалов прервалось. Гости перестали жевать. Короткая пауза разрядилась возгласами:

— Смотрите! Горбачев пришел! Горбачев пришел!

И вот он появился: безукоризненный черный костюм, белоснежная крахмальная рубашка, шелковый пятнистый галстук. С достоинством, энергично прошел к центру зала, как актер в главной роли выходит на авансцену для аплодисментов. И тут же оказался невидим в кольце облепивших его друзей и просто зевак, желающих поприветствовать отца перестройки.

Последний лидер развалившейся сверхдержавы давно сошел с большой политической сцены, но стал желанным гостем интеллигентских посиделок и презентаций.

За день до этого помощник Горбачева сказал мне по телефону, что его шеф не сможет дать интервью по причине невероятной занятости.

МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ

Я поймал на себе взгляд Горбачева. Его теплые темные глаза были заряжены каким-то магическим, дьявольским биополем, пронизывающим пространство.

При встрече с бывшим генсеком понимаешь значение заморского слова "харизма", ставшего модным в отечественном политическом жаргоне с его приходом к власти.

Я подошел к Горбачеву поближе.

— Михаил Сергеевич, можно с вами сфотографироваться на память? спросил я, понимая, что мой редактор в Копенгагене просто пошлет мой репортаж о нелепой московской тусовке ко всем чертям, если не будет даже фотографии "Горбачев и я".

— Горбачев не возражает, — ответил Горбачев со свойственной ему манерой говорить о себе в третьем лице. — Подходи поближе, давай встанем поудобнее. — Он слегка обхватил меня за талию, приготовившись позировать перед камерой. Я же нахально обнял его за плечо и прижал к себе. И почувствовал, как Горбачев напрягся, думаю, просто опешил от такой наглости.