Русский орден внутри КПСС. Помощник М. А. Суслова вспоминает - [36]
Кульминация противостояния произошла в октябре 1905 года. Несмотря на противостояние Союза Русского Народа, еврейский ставленник Витте все-таки подготовил втайне ублюдочный (ни то, ни сё — только раздражение для противостоящих сторон!) Царский Манифест о свободах и Государственной Думе от 17 октября 1905 года. К его разработке было привлечено всего лишь 11 человек, преимущественно из сотрудников Витте. Царя Николая Второго попросту обманули, подсунув ему на подпись «не обсужденный документ». Витте в «Воспоминаниях» хвастается, как он ловко шантажировал Двор, предлагая или Манифест или Диктаторство. И как Двор открещивался: «все от диктаторства уклоняются, боятся, все потеряли головы, поневоле придется сдаться графу Витте». Но никаких «всех» не было. Даже размножался манифест тайно — не официальными переписчиками царственных документов, как было заведено, а на пишущей машинке. В полном неведении находились даже военный министр А.Ф. Редигер и министр финансов В.Н. Коковцев, которые вспоминали, что узнали о Манифесте из газет. Наместник Кавказа граф И.И. Воронцов-Дашков запрашивал столицу: «Сегодня получил указ о свободе слова, союзов и прочее, подписанный 17 октября. Считать его действительным? Отвечайте шифром».
Зато еврейские активисты были ловким Витте тайно информированы заранее и «восприняли манифест как прорыв черносотенного фронта» — так им было внушено. И повели себя вызывающе, развивая политическое наступление — организуя не только антиправительственные манифестации, но и баррикады и пытаясь, как тогда выражались, «оседлать революционную ситуацию», перевести ее в вооруженное восстание. Дирижировал вылазками на местах прекрасно подготовившийся к оглашению Манифеста, самоорганизовавшийся 13 октября 1905 года петербургский «Совет Рабочих Депутатов», в котором рабочих-то вовсе и не было, а «от имени» рабочих (ах, уж это излюбленное еврейское «от имени»!) выступили получившие крупные субсидии Шиффа «Троцкий»-Бронштейн, Бревер, Эдилькен, Гольдберг, Фейт, Мациев, Брулер и прочие такие же.
Для справки, чтобы понимать, откуда ноги растут, полезно знать, что в компаниях «шестидесятников» периода хрущевской Отепели, — среди которых большим влиянием пользовались возвращенные Хрущевым и его главным идеологическим советником Куусиненом из концлагерей и реабилитированные троцкисты, — упорно еще ходила версия, будто Троцкий, а не Ленин был в революцию первой фигурой, потому что жена «Троцкого-Бронштейна энергичная «Седова» была дочерью крупного еврейского банкира, принадлежавшего к пулу «Кун, Леб и Ко». И что лишь после провала открыто еврейской революции 1905 года, Троцкий в 1917-м году якобы сознательно уступил номинальную первую роль «Ленину» с паспортно русской фамилией Ульянов (дедушка у того А. Бланк тоже был якобы повязан на петербургский филиал банка того же пула). Троцкий разъяснил: «Чтобы еврей был только вторым». Хотя делал переворот именно он, Троцкий, а Ленин-Ульянов в это время дрожа прятался на конспиративной квартире и пришел, лишь чтобы произнести речь, когда дело было уже сделано. Не знаю, насколько тут что достоверно, но я слышал эту версию, бывая тогда по молодости (и ради информации) в этих компаниях, не однократно. В частности, ее распространял вернувшийся из ГУЛАГа и слывший политически весьма информированным спецкорр АПН Аграновский. Я попытался эту версию, едва предоставилась возможность, проверить в архивах, осторожно выспрашивал Мариэтту Шагинян. Но она качала головой: «Кто теперь знает! Кто знает… Определенные связи были. Нет дыма без огня. Но лучше в это дело не лезть». Белые эмигранты же, с которыми мне довелось пообщаться по работе, откровенно были зациклены на троцкистской версии.
Безусловно одно: компания Троцкого расценила царский Манифест от 17 октября «капитуляцией» перед еврейским революционным напором и призвала к усилению напора — к вооруженному восстанию. Однако и Союз Русского Народа не бездействовал. Он оказался предупрежденным из окружения Царя. Ходила потом легенда, что не выдержал виттевского уговора предварительного молчания сам опамятовавшийся Николай Второй. О чем был разговор с Дубровиным, не известно. Но накануне оглашения Манифеста в воскресенье 16 октября по призыву Союза Русского Народа все русские люди были оповещены, чтобы собраться в церквах, рассчитаться на «черные сотни» и превратить храмы в опорные пункты борьбы с гидрой иудо-масонской революции.
С.Ю. Витте ругали почем зря и раньше, но после Манифеста 17 Октября он теперь окончательно превратился для правых в самую ненавистную фигуру — в олицетворение наступления «жидовствующих» по всему фронту. Черносотенцы на собраниях в церквях 16 октября открыто поименовали Витте злокозненным «графом Полусахалинским» (ибо именно за Портсмутский мир, предавший Россию и отдавший японцам половину Сахалина, Витте еще изловчился получить графский титул). 16 октября на собраниях в церквях по всей стране черносотенцы открыто предупреждали народ, что ставленник еврейского капитала граф Полусахалинский приготовил русскому народу еще более страшную подлость, чем пораженческий Портсмутский мир, что он завтра сдаст страну евреям.
Автор книги, в брежневские времена входивший в партийную номенклатуру, рассказывает о деятельности внутри КПСС группы русских патриотов, которые боролись с антигосударственными элементами в партийном аппарате. Последние уже тогда готовили ползучий переворот, позже получивший название «перестройка».Не вина, а беда русской «партийной разведки» в том, что у неё не хватило сил для борьбы с внутренними врагами СССР, облечёнными высокими полномочиями…
Положение советских евреев в брежневскую эпоху до сих пор вызывает горячие споры между историками. Одни считают, что в этот период евреи постепенно заняли господствующее положение в важнейших сферах государственной жизни; другие историки утверждают, что евреи, напротив, были гонимы и ущемлены в своих правах.
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.